- Вот сюда...

- Миссис Трэйб? Проснитесь-ка, миленькая, ну вот, сядем, вот так, удобненько и хорошо. Давайте ротик утрем. А, миссис Трэйб?

В комнате пахло болезнью и жаром.

- Это ваш брат, миссис Трэйб. - Она наклонилась к самому уху старухи. Брат. К вам приехал ваш брат.

Блестящие глаза, кожа да кости. Полное отсутствие плоти.

- Вы только недолго. Долго нельзя, хоть вы и приехали издалека. Может, потом, попозже. Это ваш брат, миленькая. Вы не ждите от нее слишком многого, мистер Самервил. Многого не ждите.

Глаза открылись, темные, стеклянные, будто камни под водой - в огромных глазницах. Самервил отпрянул, он сжимал кулаки в карманах, вдыхал гнойный запах. Потом шея вытянулась и складками расползлась, как у черепахи. Она сказала:

- Это наш Джон, - и засмеялась, не то закашлялась, приводя его в ужас. - Я же им говорила! - Глаза скользнули в сторону, снова остановились на его лице. - Я им говорила. Он еще приедет, говорю, погодите, я же его знаю. Он приедет. Я им говорила. А она - все она, она - мне доказывает, будто ты умер. Она нас никогда не любила. А я им говорила...

Самервил бросился вон.

- Мы делаем что возможно, мистер Самервил. Но вы же сами видите, правда? Мы делаем что возможно.

Она догнала его у стеклянной двери холла.

- Теперь уж недолго. Простите, что приходится такое говорить.

"Ничего не надо говорить, - думал он. - Не разговаривайте со мной".

- Я рада, что она вас повидала. Очень хорошо, когда удается, чтоб они повидали всех родных. Я рада. И ведь она вас узнала, правда? Сразу же. Она далеко не всех узнает, особенно в последнее время. Простите, что приходится такое вам говорить.

Она вышла вместе с ним за стеклянную дверь, провела его через всю территорию, беседовала с ним о погоде, о том, что они делают все возможное для его сестры. Каким-то таинственным образом ему будто удалось соблюсти правила игры и выиграть.

На улице воняло выхлопными газами, и вся разница между его собственным миром и этим словно свелась к разнице запахов, дурных и хороших, дурных и хороших звуков.

В автобусе у него так дрожали руки, что мелочь высыпалась на пыльный пол.

С помощью лжи он пробрался в комнату умирающей старухи, совершенно ему незнакомой, он провел всех, и она приняла его за своего покойного брата.

Он расплакался, на него глазели, толстуха, сидевшая рядом, пересела подальше, к самой кабине водителя.

Когда он брел по аллее к кирпичному дому, он понял, что никакого ответа не получил, а ведь он предпринял ужасное путешествие, чтоб найти ответ, решить задачу. Бартон - тот знал бы, что делать, преспокойно сидел бы на солнышке и качал головой, - Бартон все бы ему объяснил. Значит, он во всем полагается на человека, который уж двадцать пять лет как умер?

Полуденное солнце подпаляло мезембриантемы на клумбе под окнами гостиной, плоские и блестящие, как медальоны.

"Но я же тут, у меня есть дом, есть все, - думал Самервил. - Никто не придет, никто мне не помешает".

За входной дверью, на коврике, опять лежало письмо.

На рассвете он стряхнул последний кошмар, открыл глаза, отогнал страшные картины, подстерегавшие за сомкнутыми веками, и поднялся.

На лужайке ранние лучи, как бритвенные лезвия, серебрились между травинками. Пахло сыростью.

Понемногу он успокоился, уже не тряслась рука, державшая кофейную чашку. Он решил пойти к озеру.

Выйдя из зеленого прохода меж буков, он заметил, что трава у воды рядом с тропкой притоптана, следы темнели в росе, как кровавые пятна. Он встал, прислушался, глядя на воду. Тут было тихо и еще совсем прохладно.

Скоро он снова медленно побрел вдоль берега.

Он нашел тело ребенка в ямке под деревом. Она даже не старалась его спрятать, только кое-как прикрыла личико листьями и травой. Оторванные края еще темно зеленели соком.