Кристине Нёстлингер. Само собой и вообщеСемейный роман, где есть о чем поразмыслить и над чем посмеяться
Рыба по имени Вильма Рассказывает Ани
Меня зовут Анатоль Поппельбауэр. В нашей семье меня называют Ани, и этим я обязан своей старшей сестре. Но она, собственно, тут ни при чем. За то, что дома мне приходится откликаться на это очень по-женски звучащее имя, в ответе наши родители, точнее, «солнечное» чувство юмора, каким они обладали в более ранние времена. Произошло это так: когда папа с мамой ожидали первого ребенка, они были совершенно уверены, что у них будет мальчик, и решили назвать его Карли. В честь моего покойного дедушки по отцовской линии, а еще потому, что они считали, что красивые старинные немецкие имена не должны исчезать. Но потом сын оказался дочкой, и моя Бабушка (она с самого начала хотела внучку и просто вообще терпеть не может имя Карли) станцевала в больнице, у кровати моей мамы, ликующую самбу и воскликнула: «Слава богу, это никакой не Карли! Небеса услышали мои молитвы!» Но моей маме всегда нужно возражать Бабушке, своей матери. И она сказала: «А вот и нет! Все равно это будет Карли! Мы назовем ее Каролина!» Так у моих родителей появилась дочь по имени Карли. Спустя три года родился я, и они — для справедливого равновесия — стали искать имя, которое можно сократить до девчачьего. И чуть не окрестили меня Амброзиусом. Тогда сейчас меня звали бы Рози. Если так посмотреть, мне еще нужно спасибо сказать за дурацкого Ани. Я, само собой, вообще считаю, что младенцам лучше давать только временное имя, чтобы позднее человек мог сам выбрать себе окончательное. Но это, конечно, нереально, потому что детям и в других случаях ничего не разрешается выбирать, они приходят в этот мир — там или сям — и должны быть довольны всем, что получили: папой-мамой, местом жительства и семейным доходом, а также братьями и сестрами и мировоззрением родителей. У детей ведь нет лобби, которое стоит за ними, представляя и проталкивая их интересы. Это видно уже по тому, что родители, которые не хотят ребенка, могут отдать его на усыновление. А если ребенок не хочет иметь тех родителей, какие у него есть, он не может отдать их на усыновление и поискать себе других! Звучит сердито? Так я действительно сердит! В данный момент ужжасно сердит! Я — мальчишка довольно скромный, не требующий особого ухода, и ни одной живой душе в нашей семье не действую на нервы. От домашней жизни мне требуется всего-навсего мир и покой и хотя бы наполовину гармоничные отношения в семье. Такие, когда не нужно изо дня в день задавать себе вопрос: снова ли предки в ссоре? Или она переносится на завтра? Вот и сегодня тоже! Сегодня мои дражайшие родители опять не желают друг с другом разговаривать. Даже в визуальный контакт вступать не хотят. Но, несмотря на это, им все же нужно передавать друг другу определенную информацию, и в качестве посредников они используют своих отпрысков. Офонареть можно! До чего же противно! А Шустрик, мой младший брат, с готовностью участвует в этой игре. Мчится к маме и спрашивает, где папины синие брюки. Мчится к папе и говорит, что синие брюки в химчистке. Бежит обратно к маме и спрашивает, где найти пару носков, подходящих друг к другу. Опять мчится к папе и говорит, что маме нужна «денежка». Мчится с «двумя денежками» к маме… да еще и мнит себя при этом ужасно важным! Вероятно, от такого клопа и нельзя ожидать ничего другого. Карли считает, что Шустрик наверняка воспринимает домашние ссоры совершенно нормально, потому что ничего другого он просто не знает. Когда он появился на свет, в отношениях наших родителей уже начался долговременный кризис. Бабушка сказала мне однажды, что Шустрик — результат интенсивных попыток мамы и папы примириться друг с другом. Хотя, может быть, я и вправду преувеличиваю, — и то, что вытворяют мои родители, совершенно нормально. |
