Мощность объектива не позволяла рассмотреть, признаки остатков разумной жизни.

На фоне Стенсен часто висела Грювштен, отбрасывая на Мать Камня длинную и чёрную, как заплатка, тень. Грювштен — вторая по размерам из всего Семилунья. Она однообразного серого цвета, с выбоинами от ударов метеоритов и неправильной формы: полукруглая сверху и ровная, как отрезанная, снизу. С древнего переводилась как «Надгробие».

Я удивлялся избирательности языкового рулля. Почему он оставлял одни слова в естественном звучании, а другие переводил? Почему бы не переводить мне и древний химмель, не оставляя труднопроизносимых слов? Вероятно, для того, чтобы с точностью передать отношение самих носителей языка, ведь для них древенехимелльский тоже звучал незнакомо.

На другом снимке я запечатлел появление над «Надгробием» Зюстерхен. Маленький розовый камень, гладкий, как обсосанная карамельная конфета. Переводилось это название как «Сестрёнка Месть». Эта карамелька быстро проносилась мимо надгробия, вращаясь по сложной петляющей орбите вокруг Стенсен, с заходом на Грювштен. Было понятно, что Зюстерхен это кусок какого-то прозрачного минерала. Или остывшее ядро планеты. За названием же явно крылась некая легенда. Драгген отказался её рассказывать:

— Тебе надо сосредоточиться на занятиях, а не забивать голову новоявленными сказками. Вот когда найдём Бленду, я сам куплю тебе «Справочник семилуниста».

Я покорно фотографировал крошку Зюстерхен, терявшуюся на фоне гигантов.

Когда ночью все три луны торчали в небе, было чуть темнее, чем днём. Освещение напоминало мне… новогоднюю ёлку. Разноцветные луны отбрасывали разноцветные тени. И без того чуждый мир приобретал декоративную сказочность, превращаясь в нереальность, в сон…

Сон, из которого не хотелось уходить.

Глава 29

Жёлтая пресса

1

В трактире на почтовой станции, Баэст угостил меня ягодным дрикком. По вкусу напоминал крафтовое пиво на основе фруктов, которое я терпеть не мог. В ответ я угостил Баэста зерновым дрикком.

— Если ты богат, Матвей, то почему путешествуешь не в своём экипаже? — спросил Баэст. Он не оставлял попыток уличить меня в чём-то.

— У меня был фаэтон с двойкой гофратских тягловых. Но с началом войны добровольно передал их армии Химмельблю.

— Вот так поступок, — недоверчиво протянул Баэст. — Но зачем?

— Подумываю о смене гражданства, хочу стать подданным Гувернюра. Поэтому не жалею средств на победу моей будущей родины. Ты же сам говорил, Баэст, что каждый гражданин должен всеми силами приближать день победы.

— За победу! — гаркнул Баэст.

— За поражение! — ответил я. — За поражение всех врагов Химмельблю.

Нам в ответ со всех концов трактира донеслись не особо восторженные возгласы:

— Слава Гувернюру! Триединый с нами! Огненный шар в глотку гофратского жолтана!

Только из далёкого угла, где сидела та женщина, что была с нами в экипаже, послышалось слабое:

«Чтоб вы все провалились, вояки хреновы!»

Попивая из квадратных кружек с неудобными маленькими ручками, мы опёрлись на барную стойку спиной и разглядывали посетителей привокзального трактира.

В основном то были представители среднего класса общества Химмельблю: студенты, торговые представители и беженцы из районов боевых действий. На людях и на обстановке лежал отпечаток войны. О войне говорили, перешёптывались и спорили.

Военного в железных доспехах и с мечом на поясе окружили несколько женщин с детьми. Совали солдату хлеб, деньги и мешочки с табаком.