Она почувствовала, что на ее руки капнуло несколько горячих слезинок.

— Ты плачешь… — вздрогнула она. — О чем?.. Видишь, я не плачу, а надеюсь и жду… Я — женщина…

— Ничего, ничего, Лиза, — тряхнул он головой, — это не беда, это слезы радости… В общем, я спокоен.

— И должен быть спокоен, так как, во-первых, ты прав, а, во-вторых, все скоро выяснится…

— Что выяснится?

— Твоя невиновность.

— Это невозможно… Я сам знаю, что не виноват, но если бы был своим собственным судьею, то обвинил бы себя… Более обвинить некого…

— Как знать…

— Лиза, — вдруг сделавшись необычайно серьезным, сказал Дмитрий Павлович, — если у тебя такая мысль, на которую намекнул мне следователь, то оставь эту мысль… Это невозможно даже допустить…

— Значит, следователь намекнул тебе на возможность виновности молодого Алфимова?

— Да… — скорее движением губ, нежели языком, сказал Сиротинин. — Но почему ты знаешь?

— Очень просто, потому что это и моя мысль. Что я говорю, мысль! Мое твердое, непоколебимое убеждение.

— Лиза!.. — тоном упрека остановил ее Дмитрий Павлович.

— Что тут Лиза… Я давно Лиза… Не одна я в этом убеждена…

— Не одна ты…

— Да… Мое мнение разделяет Долинский и Савин…

— Савин… Это который недавно судился?

— Да.

— Откуда ты его знаешь?

В коротких словах рассказала Елизавета Петровна Сиротинину все случившееся в последние дни, побег Селезневой, поездку ее в Москву и знакомство там с Николаем Герасимовичем.

— Потому-то я так долго и не была у тебя… Я ничего не знала, не читала в хлопотах и газет… По приезде я получила письмо от твоей мамы, а ее рассказ поразил меня, как громом… Я прямо от нее бросилась к Сергею Павловичу.

Она передала Дмитрию Павловичу сущность беседы с адвокатом, совет его поручить дело Савину, согласие последнего и приезд его в Петербург.

— Дорогие мои, из этого ничего не выйдет… Такое подозрение и бессмысленно и возмутительно, — сказал Сиротинин.

— А для нас всех, а также, говоришь ты, и для судебного следователя, которому я сегодня высказала все свои соображения…

— Ты?

— Да, я… Для нас всех, повторяю я, это даже не подозрение, а полная уверенность…

— Это невозможно… Он такой душевный человек…

— Весьма возможно, что он орудие в руках других, и это даже вернее всего… Ясно одно, что деньги взял он…

— Нет.

— Значит взял их ты! — вспылила Дубянская.

— Лиза!

— Ты не брал, значит взял он… Да что говорить об этом, ведь поверишь же ты, когда он сам в этом сознается?

— Он… сам… сознается… Голубчик, ты… расстроена…

— Пусть… Считай меня хоть помешанной, а я говорю тебе, что он сам сознается… Его доведут до этого… Его заставят…

— Если он сознается, то, конечно, я поверю… Но не иначе…

— Иначе и не может быть…

— Страшное затеяли вы дело…

— Чего же тут страшного?.. Отыскивать правду?.. Страшное было бы дело, если бы ты был обвинен и сослан…

— Это так и будет…

— Посмотрим… Для моих отношений к тебе это все равно… Никакой приговор суда меня не убедит в твоей виновности… И в Сибири я буду любить тебя точно так же, как люблю теперь…

— Это для меня выше всех оправданий…

— Напрасно… Я хлопочу не для себя и даже не для тебя… Я хлопочу из-за торжества правды… Правда для человека должна быть выше всего…

— Даже выше любви?

— Не выше, так как в любви должна быть прежде всего правда…

— О, ты моя дорогая энтузиастка! Я рад, что ты утешаешься этой иллюзией и поддерживаешь мою мать… Она стала куда бодрее… Благодарю тебя…

Назначенный срок свидания миновал, и они расстались.