Григорий Отрепьев, или тот, кого до сих пор так называли, объявился царевичем Дмитрием, сыном Ивана IV Грозного и его седьмой жены Марии, предъявив соответствующие доказательства — свиток и золотой, осыпанный драгоценными камнями крест, якобы подарок крестного отца, князя Ивана Мстиславского. «Вероятно, где-нибудь украденный», — ядовито замечает не признававший Дмитрия Карамзин.

Новоявленный царевич предложил руку и будущую корону польской шляхтинке.

Своеобразен ход весов фортуны! Вчера еще Марина Мнишек — знатная дворянка, презиравшая слугу-беглеца, сегодня — всего лишь дворянка, на которую обратил взор царский сын! И она смело ступает на эту опустившуюся к ее ногам чашу, не думая о том, что та скинет ее в бездну.

Зато чаша Дмитрия — отныне будем называть его так, чтобы не путаться в именах, — стремительно вознесется вверх, чтобы опрокинуться на самой высоте.

Но пока он единодушно признан.

Неужели всех убедили крест и свиток?

Или уже упомянутый Петровский, посланец Льва Сапеги, «узнавший бородавки на лице и чуть укороченную руку» претендента на русский престол?

Или живописные подробности чудесного спасения в Угличе, поведанные Дмитрием духовнику-иезуиту?

А… снова они! Что ж, иезуиты, в самом деле, не сидели сложа руки. Соблазн распространить влияние на Россию слишком велик, чтобы не воспользоваться случаем или даже организовать его. Но если уж говорить о политической ловкости иезуитов и признавать их высокое умение использовать интригу ради «вящей славы божьей», нужно признать и другое — сделать ставку на случайную лошадь, на человека, не имеющего собственных качеств и способностей возглавить и довести до успеха предприятие такого размаха, они просто не могли. Нужно было пристально рассмотреть и оценить человека, на которого возлагалось столь много надежд. И если они рассмотрели и решились, значит, нашли личность, достойную трудной задачи.

Личность. Сколько споров идет веками — кто подлинный движитель истории? Фатальный закон, исключительная личность или просто его величество случай? В жизни все они действуют вперемежку. Личность способна открыть путь созревшей закономерности, случай может прервать деятельность личности. Деятельности самозванца до поры способствовало много счастливых обстоятельств, но не случайности и не заговоры, будь это даже заговорщики с почти вековым опытом, как орден Иисуса, обеспечили череду его успехов. В нем были заинтересованы реальные силы, парадоксально объединившиеся, сначала правящие силы враждующих между собой государств, потом те, кого угнетали эти силы.

Голодным движет отчаянье, богатым алчность. О голодных немного позже. Алчными были «начальные люди» обоих соперников — Республики и Московского царства, польско-литовские католические магнаты и православные бояре. Позже Мнишек, этот типичный образчик ненасытной польской знати, направит в Москву письмо «боярству и всему московскому рыцарству», где назовет себя борцом за их права. В ответ бояре Мстиславский и Воротынский со товарищи напишут: «И мы тебя за это хвалим и благодарим!»

Так сходились алчные интересы по обе стороны границы. Но если «начальные люди» на Руси замахнулись на самодержавного царя, то польские от избранного короля требовали всего лишь санкцию на разбой. Разумеется, и у короля была своя заинтересованность, но можно думать, что она еще не приняла столь воинственного размаха, как в будущем, когда ставки в игре резко повысятся. Пока король сдержан и даже колеблется, уступая, однако, всесильному панству и церкви, чьи интересы при его дворе успешно защищает граф Клавдий Рангони, римский нунций.

Итак, королевский дворец в Кракове.

Молодой человек, монах в прошлом, сирота, пригретый в богатых московских домах, недавний слуга в домах польских, стоит перед королем одного из могущественнейших в Европе государств Сигизмундом III, занимавшим и шведский престол по праву законного наследника, но отвергнутым скандинавскими протестантами.