Он и сам не знал, как близок к истине, какое разорение идет на Русь.

Потом он говорил, что призван перстом божьим, говорил убежденно, потому что верил в предназначение. Но почему же они не верят?

— Говорите прямо! Говорите свободно! За что вы меня не любите?

К такому разговору русские люди не приучены. Ордынцы и опричники воспитывали их иначе. Поэтому стрельцы поступили по обычаю, стали на колени и возвопили:

— Царь-государь! Смилуйся, мы ничего не знаем. Покажи нам тех, что нас оговаривают!

— Смотрите!

Привели семерых схваченных.

— Вот они. Повинились и говорят, что все вы на меня зло мыслите!

Вперед вышел стрелецкий голова Григорий Микулин.

— Освободи меня, государь. Я у тех изменников не только что головы поскусаю, и чрева из них своими зубами повытаскиваю!

Так повернулся свободный разговор.

Дмитрий махнул рукой и ушел во дворец.

Хлынула кровь…

Грустная победа, но все-таки большинство еще за него. Народ еще ждет, надеется на царя.

Царя и народ связывает сложная зависимость. Это мы привыкли — царь глава угнетателей! Чего проще… На самом деле в глазах народа царь над угнетателями. Они ведь сами себя называют его холопами. Когда убивали царя, Федора Годунова, народ не ликовал. Он безмолвствовал в смятении и надежде.

Что же сделал Дмитрий, чтобы оправдать народные надежды?

В сущности, очень мало.

Нам известны два указа, касающиеся непосредственно положения угнетенных.

Вспомним, крестьянство находится на пути от феодальной зависимости к полной юридической потере свободы. Неумолимо, как спрут, окутывает крепостничество народ, множится, как гидра, у которой вырастают всё новые головы, хотя и прежние не срублены, кровавые присоски истощают не просто крестьянское хозяйство, но национальную духовную почву.

Однако народ не представляет перемен в своей участи помимо царской воли и власти. Больше того, он видит в самодержавии силу, способную оградить его от произвола паразитов как высшего боярского ранга, так и множащихся кровососов — дворян. Короче, верит в хорошего царя. Взять ответственность за собственную судьбу на себя он еще не помышляет. И даже Болотников, который вскоре появится под стенами Москвы с народной армией, будет взывать к царю, на этот раз подлинному Лжедмитрию, потому что Дмитрия уже не будет.

Что же оставит он после себя, что успел сделать, что сделал?

Указы его вызывают неоднозначную оценку. Собственно, это скорее текущие распоряжения, регулирующие сложившийся порядок вещей. Они не трогают систему как таковую. Но даже подобные акты отмечают движение, вперед или назад, к прогрессу или реакции, к лучшему или худшему, к крепостничеству или свободе.

Как же эти?

«Если… люди станут брать на людей кабалы, а в кабалах напишут, что занял у него да у сына его деньги, и кабалу им на себя дает, то этих кабал отцу с сыном писать и в книги записывать не велеть, а велеть писать кабалы порознь…»

В целом же смысл этого указа ясен. Речь идет об ограничении холопства. В трудные времена беднякам приходилось закладывать себя богатым за деньги на основе кабал, документов, отдающих человека, должника, в холопство. Кабала, написанная на хозяина — отца вместе с сыном, становилась актом уже не частного, но наследственного закабаления. Холоп переходил от отца к сыну. Вот одна из щупалец спрута, захватывавшего свободу.

Указ сводит холопство к личным отношениям хозяина и зависимого человека и этим несколько ограждает жертву от спрута.

Более обширен и безрадостен указ от 1 февраля 1606 года.

Он регулирует отношения крестьян и помещиков, сложившиеся в результате голода.

Необходимо процитировать его хоть части его.