Было что-то знакомое в её имени, хотя он знал, что она изменила его. Хади тогда, но Хайди теперь.

Было что-то знакомое также и в окружающей её обстановке, но его ум отказывался преодолеть пропасть между вопросами и ответами.

У неё была копна достававших до плеч светлых волос, в которых она выкрасила розовые пряди. Её лицо опьяняло своей женственностью, несмотря на серебряное колечко, которое она носила в брови. Возможно, это потому, что её русые брови изгибались как лук купидона.

Ресницы, густые, как вороново крыло, приподнялись, на секунду подрагивая над вершинами идеально очерченных скул, обрамляя жемчужно-серые глаза, и затем снова опустились. Она пыталась проснуться, словно чувствуя его внимательный взгляд, но не смогла, позволяя ему тем самым продолжать.

Её изящный носик переходил в губы, которые напомнили ему только что распустившуюся розу. Её кожу, казалось, постоянно покрывал румянец, как будто она была всё время возбуждена, оттенка солнечного поцелуя. Нет, подумал он. Не тронутая поцелуем солнца, но окроплённая его лучами, будто освещённая изнутри тысячами крошечных бриллиантов, вдавленных в её плоть. Не как у гарпий, чья светящаяся, многоцветная кожа напоминала ярчайшую радугу. Эта женщина, эта Хайди, на самом деле не светилась. Она была просто само воплощение красоты.

Он подумал, что мог бы вечность наблюдать за ней. Она была для него первым проблеском рая в том, что казалось бесконечным ночным кошмаром. Но, конечно же, даже это у него отняли.

Хотя он сопротивлялся, картинка снова сменилась, внезапно наполняя поле его зрения оранжево-золотыми языками пламени. Дымные шлейфы, извиваясь, поднимались наверх, наполняя резкий воздух чем-то, похожим на дыхание демона.

Перед ним горел город, дома трещали, когда падали балки и рассыпался дерн. Матери, выкрикивающие имена своих детей, отцы, лежащие лицами вниз в кровавой грязи с торчащим из спин оружием. Все они носили одежду, похожую на ту, которая была на маленькой Хади - теперь уже Хайди, напомнил он себе. Тёмные, изношенные одежды, жёсткие и грязные.

Не он один наблюдал за разрушением. Одиннадцать воинов стояли рядом с ним, с ярко-красными горящими глазами, с кожей, больше напоминавшей маску, прикрывавшую спрятанных под ней монстров. Монстров с остроконечными рогами, торчащими из черепов, отравленными клыками, выступающими из ртов и липкой чешуёй вместо бархатистой кожи.

Их покрытые запекшейся кровью грудные клетки вздымались и опадали в такт мощному дыханию, их ноздри были расширены. Их ладони сжимали кинжалы, в то время как их мысли наполняли его разум. Ещё.

Им нужно было больше. Больше огня, больше криков, больше смертей. Когда целый мир затопит кровью и костями этих драгоценных смертных, только тогда они будут удовлетворены. Выполнят своё предназначение.

Кроме ...

Теперь Амун не хотел убивать. Он хотел вернуться к маленькой девочке. Он хотел прижать её к себе и сказать, что всё будет хорошо, что он спасёт её от Плохого Человека. Он хотел вернуться к женщине. Он хотел свернуться рядом с ней и услышать от неё, что всё будет хорошо и что она спасёт его от демонов.

И он сделает это. Он вернётся.

Амун боролся за то, чтобы дотянуться до неё. Он не обращал внимания, когда разрывалась кожа и трещали кости. Нет, он приветствовал боль. Она ему даже нравилась. Возможно, даже слишком. И он не беспокоился, когда пламя рванулось к нему, лизало его кожу - тысячи острых язычков, истекающих кислотой. Он радовался острой боли, потому что благодаря этим новым ранам, насекомые в его венах, наконец, вырвались на свободу.

Они вырывались наружу, ползая по всему его телу, кровати.

Кровать. Да, он был на кровати, подумал он смутно.

Внезапно он смог почувствовать изорванные простыни под собой, каждую из жестоких ран, рассекающих его мускулы, боль, гораздо более сильную, чем раньше, и не настолько желанную теперь.

Хуже того, сталь врезалась в его запястья и лодыжки, мешая ему остановить кровотечение или прогнать насекомых.