По территории лагеря с видом хозяев разгуливали люди в пятнистой форме, осматривая бараки и, как я понял из разговора моих сопровождающих, разыскивая там охранников лагеря и капо, которые могли попробовать в этой суете затеряться среди заключенных. Как оказалось, некоторые из них, надеясь спастись от неминуемого теперь суда за свои преступления и последующего за ним сурового приговора, переоделись в арестантскую униформу и попытались смешаться с толпой узников, чтобы потом скрыться от возмездия. Вот таких-то хитрецов и выискивали русские сотрудники НКВД. Надо сказать, что прикидываться узниками охранникам и сотрудникам администрации лагеря было очень трудно – их холеные и сытые лица были мало похожи на изможденные и худые лица заключенных.

– Пан сержант, а что вы собираетесь делать с теми, кто содержится в этом лагере? – осторожно спросил я. – Ведь они ни в чем не виноваты перед вами, русскими. Неужели вы отправите всех в Сибирь?

– А что им там делать, в Сибири-то? – ответил мне сержант. – Неужели в Польше им не найдется работы? Конечно, какое-то время им придется побыть здесь – многие из ваших товарищей по несчастью сильно истощены, немало среди них и больных. Скоро сюда прибудут врачи, которые проведут тщательный медицинский осмотр бывших узников, после чего они решат, кого можно отправить домой, а кого поместить в больницу до тех пор, пока не поправятся и не наберут сил, чтобы тоже отправиться к родным и близким.

Я хорошо разбираюсь в людях и сразу вижу, врет мне человек или говорит правду. Так вот, этот русский не врал! Похоже, что так все и будет.

– А вот этим, – сержант кивнул на сбитых в кучу перепуганных насмерть бывших охранников, – Сибирь еще надо заслужить. Всех тех, кто мучил и пытал вас, но не проявит должного раскаяния перед следствием и судом, публично рассказав о делах гитлеровского режима, повесят прямо здесь, на территории лагеря, на глазах бывших заключенных, чтобы все знали, что справедливость есть и правосудие торжествует.

– Скажите, пан сержант, – спросил я, – а ваши командиры разрешат мне отслужить прямо здесь благодарственный молебен в честь нашего чудесного спасения? Ведь гитлеровцы не разрешали нам молиться, и если я исповедовал кого-то или тайком служил мессу, то все это происходило с оглядкой – если бы наши надсмотрщики узнали об этом, то тогда многим бы из нас не поздоровилось.

– Святой отец, – сказал сержант, – как вы понимаете, я не могу решать некоторые вопросы за своего командира. Но как мне кажется, он не будет возражать. Кстати, вот он, – и русский указал на одетого в такую же форму подтянутого мужчину средних лет, стоявшего чуть в сторонке и о чем-то разговаривавшего с другим русским военным.

– Товарищ полковник, тут священник Максимилиан Кольбе хочет с вами переговорить. Да, тот самый Кольбе, чья фамилия в особом списке…

Полковник внимательно посмотрел на меня, закрыл свою полевую сумку и направился в нашу сторону. Господь Всемогущий, спаси меня и помилуй!

8 июля 1941 года, 12:00 по Гринвичу. Лондон. Бункер премьер-министра Англии

Премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль

Черчилль сидел и тупо смотрел перед собой. Рядом с ним на тумбочке стояла пепельница, в которой медленно тлел окурок гаванской сигары. Неукротимому Уинни, вождю сражающейся с врагом Британии и не терявшему присутствия духа даже в самые тяжелые дни сорокового года, когда вся мощь Германии была нацелена на маленький остров и только узкая полоска воды и Флот его величества защищали Британию от нашествия гуннов.