И вот, когда Оля почти уже прошла опасное место, двери ресторана распахнулись, и оттуда вывалились четверо недобрых молодцев в новеньком, еще не обмятом зимнем городском камуфляже без знаков различия, но зато с красно-черными повязками на рукавах. Дальше все происходило, как в фильме ужасов. Оля наслушалась от мамы рассказов о людях, которые похищают маленьких девочек и мальчиков для того, чтобы разобрать их на органы; поэтому, в ужасе пискнув и прижав к груди корзинку с пирожками, она со всех ног бросилась бежать подальше от этого страшного места. Четверо в камуфляже, не говоря ни слова, бросились за ней, оскальзываясь на утоптанном снегу и выкрикивая угрожающие фразы вроде:

– Стой, сучка! Все равно догоним – только хуже будет!

Они бы и догнали, потому что десятилетняя девочка бежит медленнее, чем здоровые бугаи, но судьба рассудила по-своему. Не пробежав и двух десятков метров, Оля с разбегу уткнулась головой в живот хорошо и не по-здешнему одетого симпатичного мужчины в возрасте чуть за тридцать. Его спутник был гораздо моложе, но во всем остальном они походили друг на друга как две капли воды.

– Тю, правосеки! – произнес старший, вытягивая из-за отворота хорошего дубленого полушубка массивный длинноствольный пистолет с интегрированным глушителем. Мгновение спустя младший повторил его движение – и сухие, едва слышные щелчки выстрелов поставили точку в жизненном пути четырех сподвижников Дмитрия Яроша – да так быстро, что те даже не успели испугаться. Только старший перед смертью прохрипел:

– Эй, мужики, вы чего?

И тишина. Если и видели эту сцену, случившуюся в вечернем сумраке, то предпочли сделать вид, что это их не касается, и что они ничего не заметили. Даже из задыхающегося в разгуле ресторана никто не вышел посмотреть, куда же подевались эти четверо. Так что пока старший утешал плачущую Олю, младший пошел и сделал с телами убитых все необходимое – произвел контрольный выстрел в голову и обшарил карманы на предмет оружия, документов, денег.

– Вот и все, Павел Анатольич, – с выговором чистопородного киевлянина сказал он своему напарнику, вернувшись, – как видите, все тут как и рассказывал нам товарищ Филимонов. Такой город засрали, гады!

– Вижу, Василий, вижу, – ответил тот, кого назвали Павлом Анатольевичем, – сами засрали, сами и отчистят. Языками вылижут. А теперь давай проводим ребенка к бабушке, а то как бы опять не напали на эту Красную шапочку злые серые волки.

17 июля 1941 года, утро. Германия, Бранденбург, Франкфурт-на-Одере, Франкфуртер-Штатвальд

Генерал-майор Александр Васильевич Горбатов

Тихо в лесу, приятно пахнет сосновыми иглами и свежей травой. Где-то в вершинах деревьев чирикает какая-то пичужка, и кажется, что нет никакой войны, и что три недели назад в шестистах километрах к востоку отсюда не сходились в ожесточенной кровавой схватке за право построения своей тысячелетней империи две сильнейшие армии мира. Пятная голубизну неба черным дымом, падали горящие самолеты, пылали подбитые танки, с ржавым скрежетом выбрасывали из себя реактивные снаряды установки «Град» и «Ураган», и сгорали заживо в ярости их огня изготовившиеся к вторжению солдаты, одетые в фельдграу. Насмерть стояли защитники советских рубежей, и как о несокрушимый утес разбивались об их позиции полки и дивизии вермахта.

Сам Горбатов всего этого не видел, находясь в то время, как говорят военные, «в запасном районе». Все, что он знал – это лишь скупые сводки Совинформбюро и куда более подробные телерепортажи военных корреспондентов потомков.