К четырем часам пополудни он, как все, узнал из прокламаций аббата Пронио о возвращении короля в Казерту; вечером с высоты своего донжона он наблюдал за триумфом короля и любовался последовавшей затем иллюминацией.

Возвращение Фердинанда не произвело на Бранди такого сильного впечатления, как на Ванни, однако дало ему пищу для размышлений.

Он решил, что Ванни отказался от намерения подвергнуть Николино пытке из страха перед французами и призадумался, уж не грозят ли ему самому неприятности из-за того, что он держит Николино в тюрьме.

Бранди подумал и о том, что, если отныне приход французов в Неаполь стал возможен, ему не мешало бы превратить своего пленника в друга.

К пяти вечера, то есть к часу, когда король въезжал в Порта Капуана, комендант замка велел открыть камеру Николино и, приблизившись к узнику, сказал вежливо, благо учтивость никогда не покидала его до конца:

— Господин герцог, я слышал, как вы жаловались вчера господину фискальному прокурору на скуку из-за отсутствия книг.

— Верно, сударь, жаловался, — отвечал Николино, сохраняя свою неизменную веселость. — Прежде, наслаждаясь свободой, я был скорее певчей птицей: пел, как жаворонок, или посвистывал, как дрозд, отнюдь не притязая на глубокомыслие совы. Но раз уж я попал в клетку, то, клянусь, предпочитаю беседовать с книгой, чем с вашим стражником, имеющим обыкновение всякий раз, когда я к нему обращаюсь с каким-нибудь пространным вопросом, отвечать лишь «да» или «нет», а то и вообще помалкивать.

— Что ж, господин герцог, почту за честь прислать вам несколько книг. И если вы соблаговолите сказать, какие для вас будут наиболее приятны…

— В самом деле? В замке есть библиотека?

— Две или три сотни томов.

— Черт возьми! Будь я на свободе, этого мне достало бы на всю жизнь! В тюрьме же мне их хватит лет на десять. Ну что ж! Нет ли у вас первого тома «Анналов» Тацита, где рассказывается о любовных делах Клавдия и похождениях Мессалины? Я не прочь перечесть это снова: после коллежа я ничего не читал.

— У нас есть Тацит, господин герцог. Но первый том отсутствует. Не желаете ли остальное?

— Благодарю. Я особенно люблю Клавдия и всегда как нельзя более сочувствовал Мессалине. А так как я нахожу, что наша августейшая чета, с которой я имел несчастье в некотором роде поссориться, имеет черты большого сходства с этими двумя персонажами, мне бы хотелось составить их жизнеописания в духе Плутарха, каковые, если попадут им на глаза, несомненно, помогут мне с ними помириться.

— К сожалению, господин герцог, я не могу предоставить вам эту возможность. Спросите другую книгу, и, если я найду ее в нашей библиотеке…

— Ну, не будем больше говорить об этом. Нет ли у вас «Новой науки» Вико?

— Я не знаю такой книги, господин герцог.

— Как! Вы не знаете Вико?

— Нет, господин герцог.

— Человек, столь просвещенный, как вы, и не знает Вико? Это странно. Вико был сыном мелкого книготорговца в Неаполе. В течение девяти лет он был наставником сыновей некоего епископа, имя которого уже забыто, и не только мною, несмотря на то что сам епископ конечно же воображал, будто его имя переживет имя Вико. Меж тем как этот монсиньор служил мессы, раздавал благословения и по-отечески воспитывал своих трех отпрысков, Вико написал книгу, которую озаглавил «Новая наука», как я уже имел честь вам сообщить; в истории различных народов Вико различал три эпохи, равномерно следующие одна за другой: эпоху божественную, или детство народов, когда все было божественно и власть находилась в руках жрецов; эпоху героическую, царство физической силы и славы воинов, и эпоху человеческую — период цивилизации, после которой люди снова возвращаются в первобытное состояние.