Кавалер порылся в кармане и действительно обнаружил там ходатайство, взамен которого он дал прошение главного тюремщика.

Джузеппе Пальмиери прочитал вторую бумагу еще внимательнее, чем первую.

— Да, конечно, если у Фердинанда есть сердце, тут может представиться возможность. Но сомневаюсь, чтобы оно у него было, — сказал он и вернул ходатайство кавалеру. — Когда, по вашим расчетам, может произойти разрешение от бремени принцессы?

— Она ожидает родов со дня на день.

— Будем ждать вместе с ней. Но что, если король ей откажет или она родит девочку?

— Тогда вы получите это самое прошение разорванным на куски в знак того, что пришла ваша очередь действовать, поскольку у нас не осталось надежды; либо же одно-единственное слово «Спасена!» скажет вам все. Но обещайте мне, что до тех пор не станете ничего предпринимать.

— Обещаю, но позвольте мне выяснить, в какой стороне крепости находится камера узницы?

Кавалер схватил собеседника за руку и сжал ее с лихорадочной энергией.

— Молодость всесильна в глазах Господа, — сказал он. — Ее окно выходит прямо на шхуну «Ранер».

И он поспешно удалился, закрывая лицо плащом.

Кавалер и на этот раз не ошибся: симпатические флюиды молодости пересеклись с магнетическими токами влюбленных. Едва Сан Феличе покинул камеру Луизы, указав ей на человека, задумчиво гулявшего по палубе шхуны в полукабельтове от подножия крепости, как Сальвато — ибо то был он собственной персоной — почудилось, будто , ночной бриз доносит к нему его имя.

Он поднял голову, ничего не увидел и подумал, что ошибся.

Но ухо его вторично уловило тот же звук.

Тогда он сосредоточил взгляд на темном отверстии, которое вырисовывалось на серой стене, и смутно различил, как чья-то рука машет платком из-за прутьев решетки.

Из груди его вырвался крик в ответ на зов сердца узницы, и на волнах ветра затрепетали три слога: «Лу-и-за!»

Рука выронила платок, он проплыл в воздухе и опустился у самой стены. Сальвато из осторожности с минуту подождал, огляделся вокруг, чтобы убедиться, что никто не видел происшедшего, потом, ничего не говоря экипажу шхуны, спустил на воду ялик и, подражая движениям рыбака, тянущего лесу, стал приближаться к песчаному краю берега.

Между водой и стеной было метров двенадцать, и по счастливой случайности часового здесь не оказалось.

Сальвато причалил к берегу, одним прыжком очутился у стены, подобрал платок и вернулся в лодку.

Едва он сел на свое место, как послышались шаги патрульных; тогда он спрятал платок на груди и, вместо того чтобы грести прочь от набережной, что могло бы вызвать подозрения, остался на месте и начал водить лесой сверху вниз, как это делают со снастью в несколько крючков.

Патруль показался из-за башни, от солдат отделился сержант и подошел к лодке.

— Что ты тут делаешь? — спросил он у Сальвато, одетого простым матросом.

Тот заставил повторить вопрос, словно не понял его, а потом ответил с резким английским акцентом:

— Разве вы не видите? Ужу рыбу.

Хоть сицилийцы и ненавидели англичан, все же присутствие Нельсона обязывало проявлять к ним определенное уважение, какое они не оказывали лицам других наций. Начальник патрульного отряда сказал:

— Здесь приставать к набережной запрещено, в порту и без того достаточно места для рыбной ловли. Отваливай, друг!

Сальвато что-то недовольно проворчал, вытащил лесу, на которой, по счастью, повис кальмар, и стал грести к шхуне.

— Ладно, теперь ему будет чем заменить солонину! — сказал сержант, возвращаясь к патрулю.

И, очень довольный своей шуткой, он на минуту вошел под глубокий свод, осмотрел его, вынырнул снова и продолжал свой ночной обход вдоль наружных стен крепости.