Мать коротко всхлипнула:

– Где мой сыночек?

И вдруг… забыв обо всем, потрясенная Сашка протерла ладошками неверящие глаза. В глубине зеркального коридора, в самой сердцевине золотистого отражения, начало проявляться нечто смутно возникающее издали, сумрачное, округлое и плавное, как лежачая, туго обтянутая черной кофтой женская грудь…

Анна невольно вскрикнула и зажала рот рукой. Отражение стало более отчетливым, и наконец обе они ясно увидели в середине трюмо темный могильный холм… И тут у Сашки волосы поднялись дыбом: мать заломила руки и закричала так громко и свирепо, что несколько веников упало со столика на пол, трюмо шевельнулось, зеркальная анфилада нарушилась, и отражение исчезло. Съежившись, девочка крепко зажмурилась и закрыла похолодевшими ладонями уши.

В этот раз ко Дню Победы мать тайком от отца сварила в бане ведро браги и нажарила пирожков с капустой. Когда к маленькой площади перед сельсоветом потянулись радостные людские колонны, она оделась во все черное, вышла и примкнула к ближнему ряду. Сашка сгорала от любопытства и одновременно нехороших предчувствий: что, интересно, мать собирается делать в своем трауре в этой веселой разнаряженной толпе?

Но ничего не случилось. Анна, как все, слушала речи сменяющих друг друга докладчиков на трибуне у треугольного памятника павшим героям и разве что не кричала, как другие, бесконечное «ура». Потом спокойно пошла домой. Но вот дома Анну и на некотором расстоянии ступающую за ней дочь ждали неприятности. Мать вернулась вовремя: каким то образом, вероятно, по запаху, отец обнаружил запрятанное под половицами ведро с брагой и теперь волок его со двора.

Анна молча потянула ведро к себе. Отец оступился на плохо отремонтированной тележке, и жене, хоть и с трудом, все же удалось затащить его вместе с ведром в сенцы. Дома она так же безмолвно водрузила ведро на шкаф. Отец понял, что доступ к бражке потерян, но из упрямства принялся сооружать что то вроде лестницы из стульев и табуреток.

– Ох, ну и посмеюсь же я, когда ты лететь с их будешь! – не выдержала и мстительно съязвила мать.

– Вот дура! – в сердцах сплюнул на пол отец. – Глупая, бестолковая баба! Нонче – День Победы, понимаешь ты или нет, нонче – мой день! И ты мне, воину, об таком говоришь! Я от тебя уйду сейчас!

– Уходи! – закричала мать. – Наконец то я ослобонюсь от тебя!

– Вот и ладно, – тихо, но угрожающе сказал отец. – Наше, как говорится, вам… Но не думай, я судиться буду. Здесь все в основном мне принадлежит.

Стараясь прямо держать спину, он круто повернулся к выходу на колесах тележки и увидел стоящую у двери Сашку. Пробормотал в сторону:

– Хоть бы дочь пожалела, кобыла старая.

– Я – старая?! – прошипела мать ему в лысую макушку. – А тебе, кобель, к молодушкам захотелось? – И захохотала: – Ох, и набегут же, и набегут! Да кому ты нужен, урод несчастный, полчеловека?!

Затылок отца налился кровью. Ничего не ответив, он с силой оттолкнулся от половиц мозолистыми ладонями и одним резким движением перекинул свое короткое мощное тело к шкафу.

– Что ты делаешь?! – истошно завопила мать, но было поздно: отец уперся спиной в стену и, раскачав здоровенную махину шкафа, с грохотом свалил его на пол. Ведро с бражкой, подлетев к потолку, перевернулось, оросило всю комнату терпким мутным дождем и рухнуло на стол, сбив с него керосиновую лампу.

Анна кинулась к отцу и вцепилась в остатки его волос…

– Выйди, Сашка, не смотри! – сорванным заячьим голосом, будто дурачась, заверещал отец и схватил мать поперек живота. – Молю, дочура, выйди!

Девочка выбежала из дома и заметалась по двору.