Саня слушала, все более недоумевая.

– Она глухая, – оторвался от телефона Крахмалюк. – Это – Поля, золовка Сергункова. Уборщица. На работе-то числится жена его, а работает эта.

Вслед за Полей пришел и Шилохвостов, которого вчера в темноте Саня приняла за женщину. Теперь он показался Сане еще меньше, однако у него была крупная голова и длинный, как веретено, нос. Он сдержанно поздоровался и, сняв кепку, тщательно пригладил черные волосы, расчесанные на пробор.

Потом пришел стрелочник Кузьмич, и, к своему удивлению, Саня выяснила, что он вовсе не Кузьмич, а Петр Иванович. Это был плотный мужичок, очень приветливый и вертлявый. Он протянул свою твердую квадратную ладонь и слегка наклонился.

Вскоре собрались все, за исключением кассирши. Посланная за ней глухая Поля пришла и сказала, что та доит корову. «Что вы, – говорит, – ни свет ни заря совещаетесь?»

После чего Сергунков заметил:

– Придет, никуда она не денется. Давайте начинать, что ли.

«Ну и ну», – подумала Саня. Ее больше всего удивило не то, что кассирша не пришла, а то, что все отнеслись к этому совершенно равнодушно, как будто так и надо. А еще удивило Саню то, что никто не оделся по форме. Дела…

– Мне долго говорить нечего, – сказал Сергунков, хмуро глядя своими запавшими глазами куда-то через головы в окно. – Я свое отработал. Теперь и отдохнуть можно, на пенсию, значит Так что вам работать, вы и говорите, – закончил он, обращаясь к Сане, и сел.

Саня сначала прочла приказ о своем назначении; говорила она тоже мало, но строго, и все шло хорошо, пока она не перешла к приказаниям:

– С завтрашнего дня на дежурство выходить только в форме!

– А где она у нас, форма-то? – прервал ее Шилохвостов. – Мы ее только на заезжих и видим.

– А почему же не выкупаете ее? – спросила Саня, покосившись в сторону Сергункова.

– Некого посылать за ней, – ответил нелюбезно тот. – Крахмалюка на кобыле в город не пошлешь. К тому же это дело добровольное.

– Ну хоть фуражки-то с красным верхом найдутся? – спросила Саня.

– Эх, милая, – отозвалась Настасья Павловна. – Я последнюю фуражку в гроб с мужиком положила.

– Ну хорошо, – не сдавалась Саня. – Я оставлю в дежурке свою фуражку. Пока будет одна на всех.

– Ах ты боже мой! Какое великое дело сделала – фуражку подарила! – всплеснул руками Сергунков. – У нас крыши худые, света нет, а она фуражкой порадовала.

Сидевшие на деревянном диване железнодорожники завозились, послышался даже короткий смешок.

– А дежурное помещение без присмотра больше не оставлять, – повысила голос Саня. – Здесь жезловой аппарат, селектор, телефон…

– Селектор на базаре не продашь. Кому он нужен? – насмешливо заметил Сергунков.

Кто-то опять хмыкнул, и этот смешок словно стегнул Саню.

– Вам он, по крайней мере, не нужен больше, – быстро ответила она и знакомым для Сергункова резким жестом сунула в карманы руки.

В это время вошла кассирша в чем корову доила: в зеленой фуфайке, в подоткнутой юбке, простоволосая.

– Кто меня здесь вызывал? – спросила она, с любопытством разглядывая Саню.

Это была молодая женщина с мелкими чертами лица и, несмотря на свой наряд, довольно миловидная.

– Что это за женщина? – спросила Саня.

– Кассирша, – неохотно ответил Сергунков.

– Это кассирша? – насмешливо переспросила Саня и, раздраженная до предела, еле сдерживаясь, чтобы не накричать на нее, сказала своим хриплым резким голосом: – Юбку одерните сначала, да не забудьте причесаться.