— Да, святой отец. Знаете, я вообще-то не люблю выдавать чужие тайны. Но те люди виноваты. Зачем было выгонять меня из казино?

— Понимаю, понимаю, — прервал его Торрио. — Это дело должны решать вы сами и ваша совесть. Сейчас я прочту за вас молитву, и мы перейдем в дом. Повторяйте за мной.

Анджело послушно прижался лицом к деревянной решетке. В почти полной темноте, царившей в исповедальне, он едва различал очертания священника.

Сначала он не слышал ничего. Затем тишину деревянной кабинки нарушил металлический щелчок. Анджело был в эту минуту так далек от бренного материального мира, что лишь в следующее мгновение сообразил: это взвели курок пистолета. Он с воплем отскочил назад, подняв руку, чтобы прикрыть лицо, и первая пуля оторвала ему мизинец, прежде чем войти в левый глаз.

Второй кусок свинца раздробил ему челюсть и отбросил спиной на стенку кабины. Он уже не слышал грохота третьего выстрела. Отец Торрио выстрелил еще дважды — в грудь Анджело Генны. Исповедальня наполнилась едким запахом пороховых газов, а под сводами церкви еще металось громовое эхо.

Отец Торрио вышел из своего тесного укрытия и отряхнул пыль с сутаны. В его добрых выпуклых глазах читалось удовлетворение, смешанное, однако, с некоторой досадой. Пять пуль: за самоубийство это выдать уже не удастся. Этот болван дернулся слишком рано. А ведь какая была удачная идея — заманить его в исповедальню: там им никто не мог помешать, к тому же болван выболтал ему все, что знал.

Торрио начал быстро расстегивать сутану, под которой оказались хорошо скроенный светлый костюм и желтая шелковая рубашка с запонками из топаза, огромными, как голубиное яйцо. Затем он пододвинул к себе скамью и сел напротив входной двери, перезаряжая пистолет. В случае, если кто-нибудь прибежит на шум выстрелов, его придется убрать немедленно. Он презирал глушители, мешавшие как следует прицелиться, а с ними и всех убийц нового поколения, боявшихся наделать шума.

Перезарядив оружие, он положил его в карман и встал. Похоже, никто ничего не слышал. Все произошло как нельзя лучше.

Торрио скомкал сутану и бросил ее вместо савана на труп итальянца. По плиточному полу перед исповедальней уже растекалась большая лужа крови. Убийца быстро обыскал карманы покойника и забрал все бумаги до единой, чтобы позднее изучить их.

Он вытащил ключ из внутренней замочной скважины, вставил его в наружную, а затем вышел, запер дверь и зашагал по тропе. Отец Торрио больше не существовал.

Человека, который только что спокойно перешагнул порог церкви, звали Джим О’Брайен. Сегодня у него состоялась вторая “встреча” с Богом. А первая произошла еще в юности, в Чикаго, когда он присутствовал на мессе святого отца О’Баннона, которого в городе прозвали “инквизитором с северной окраины”. В то время Джим еще голодал и в тот памятный день, подкрепившись просфорой, пропитанной церковным вином, нашел в себе силы совершить свое первое ограбление.

Беспечно насвистывая, Джим О’Брайен направился к своей машине, стоявшей в трехстах метрах от церкви. Настоящий отец Торрио, оглушенный рукояткой револьвера и лежавший связанным в своей комнате, сможет очнуться не скоро.

О’Брайен всегда имел при себе три револьвера: один — в правом кармане брюк, второй — в кобуре под левым плечом и третий — в левом кармане пиджака. Он одинаково метко стрелял как с правой руки, так и с левой.

О’Брайен убивал хладнокровно, без ненависти и возбуждения. Он считался одним из лучших убийц в Америке, и заявку на его услуги нужно было подавать за несколько недель вперед.

Его истинной страстью были цветы. Отчасти из-за них он и согласился на этот контракт, хотя работать нужно было в непривычной для него обстановке. Он знал, что на Багамах встречается несколько редчайших разновидностей орхидеи.