Оттуда выпала фотография. Сердце Гидеона защемило. Это был снимок Муши, его любимой дочери, которая прогуливалась с Ровинским, режиссером театра имени Ленинского комсомола. Ровинский исчез в 1937 году.

Следователь быстро подобрал выпавший снимок, и тот исчез у него в папке.

— На снимке была Мушь! — воскликнул Гидеон.

— Со своим любовником Ровинским, — добавил Могильчук. — Вам известно, где сейчас Ровинский?

Гидеон покачал головой. Он ничего не знал о личной жизни Муши — дочь так была похожа на отца.

Он обязан защитить свою дорогую девочку.

Могильчук не стал отвечать на свой вопрос. Он лишь развел руками, как будто просыпал песок сквозь пальцы.

— Вы хотите, чтобы я рассказал все байки Менделя? — уточнил Гидеон. — Это займет всю ночь!

— Государство предоставит в ваше распоряжение целую вечность, если нужно. Вы мечтаете о Маше, о своей кошечке? Она слишком молода для вас и так требовательна! Она доведет вас до сердечного приступа. Нет, для вас безопаснее думать о своей дочери, когда будете рассказывать истории Менделя.

20

Прошло два дня. Сумерки упали на Патриаршие пруды. В духоте и полумраке вокруг прохладных прудов, держась за руки, прогуливались влюбленные парочки. Гравий хрустел у них под ногами, раздавался смех, кто-то играл на аккордеоне. Два старика, сидя совершенно неподвижно, не сводили глаз с шахматной доски.

Сашенька в белой шляпе и облегающем кремовом платье купила два мороженых, одно протянула Бене Гольдену. Они шли чуть в стороне друг от друга, но внимательный глаз сразу бы заметил, что они любовники, поскольку их тела двигались в унисон, как будто связанные невидимой нитью.

— Ты работаешь? — спросила она.

— Нет, фактически мне нечем заняться, к тому же у меня нет денег. Но, — тут он перешел на шепот, — я целыми днями исписываю твою великолепную бумагу! Можешь принести еще? Я так рад тебя видеть. Я так хочу поцеловать тебя, насладиться тобою.

Прикрыв глаза, Сашенька вздохнула.

— Мне продолжать?

— Не могу поверить, что мне хочется это слушать, — но так и есть.

— Я собираюсь сказать тебе нечто бредовое. Хочу сбежать с тобой к Черному морю. Хочу бродить с тобой по набережной Батума. Там есть шарманка, на ней можно играть наши любимые романсы, я бы подпевал. А когда зайдет жаркое тропическое солнце, мы сидели бы в кафе Мустафы и целовались. Никто бы нам не мешал, а в полночь старые знакомые татары повезли бы нас на своей лодке в Турцию…

— А как же мои дети? Я никогда их не брошу.

— Знаю, знаю. Это в тебе и привлекает.

— Ты бесстыжий развратник, Беня. Зачем я с тобой?

— Ты чудесная мать. Я всю жизнь вел себя отвратительно, ты — нет. Ты настоящая женщина из плоти и крови, партийная матрона, редактор, мать, баронесса. Расскажи, как дела в издательстве.

— Дел невпроворот. Женсовет планирует на декабрь мероприятия к шестидесятилетию товарища Сталина, мы готовим специальный выпуск журнала к Октябрьским праздникам. Мне удалось устроить Снегурочку в «Артек», она уже мечтает о красном галстуке. Но радостнее всего, что Гидеон вернулся домой.

— Не исключено, что он все равно обречен! С ним, возможно, играют в кошки-мышки.

— Нет. Ваня говорит, все будет хорошо. Товарищ Сталин на съезде…

— Довольно дешевой партийной демагогии, Сашенька, — настоял он. — У нас нет времени обсуждать твои съезды. Есть только сейчас! Есть только мы!

Они свернули за угол и неожиданно оказались одни.

Сашенька взяла его за руку.