— Мы хотим к мамочке, — захныкал малыш, у которого был беспокойный взгляд ребенка, живущего на вокзале.

Эти слова, казалось, расстроили немку. Степанян посмотрел на нее — она отрицательно покачала головой и сразу стала собирать свои сумки, чтобы вернуться на платформу, где одна азербайджанская семья держала им местечко под навесом, возле столовой. Она попыталась скрыть неловкость, но начальник станции знал, что такое нужда и неуверенность.

— Спасибо, товарищ, — нарочито вежливо ответила женщина.

— Я загляну завтра.

Степанян встал и открыл перед ними дверь.

— Жаль, что не смог помочь, — извинился он. — Приходите завтра.

— Она фантазерка? Может, и нет никакой телеграммы? — спросил помощник, когда они ушли.

— Кто его знает? — Степанян пожал плечами.

Выпроводив посетителей и вернувшись за свой письменный стол, он защелкал языком. У него были важные дела.

* * *

Покинув кабинет, чумазая троица медленно побрела по платформе. Вокзал гудел от звука прибывающих и отбывающих поездов, повсюду раздавались свистки и шипение локомотивов.

Несмотря на годы коллективизации и репрессий, на вокзалах южного направления люди все еще проявляли поразительную человечность. Целые семьи сгрудились у своих пожитков, одни хорошо одетые, другие в лохмотьях, одни явно городские, другие — в крестьянских сапогах и рубахах. Билетов на поезда не хватало, они постоянно опаздывали; милиция проверяла и перепроверяла паспорта, печати в паспортах, высаживала тех, у кого не хватало необходимых бумаг или ловкости избегать встречи с защитниками правопорядка.

Им повезло, что погода стояла теплая, потому что железнодорожная платформа напоминала лагерь: здесь было много красноармейцев, рабочих, крестьян, детей — голодных, оборванных детей, детей откормленных, но потерявшихся, детей, сидевших на красивых кожаных чемоданах с понурыми, как у стариков, лицами, маленьких девочек с накрашенными губами и в коротких юбках, куривших сигареты и обслуживающих клиентов.

Столовая на вокзале предлагала еду для тех, у кого были деньги. В киоске, где сидел старый татарин, продавались газеты и сласти, а от ржавой колонки за платформой на Москву неизменно тянулись длинные хвосты очередей.

В общественных туалетах, в которые спускались вниз по ступенькам, под здание вокзала, смывали за собой мыльной, вонючей, уже пользованной водой, однако и туда были постоянные очереди. Сейчас Каролина уже по-настоящему беспокоилась. Она не знала, что случилось с Сашенькой, и предполагала самое худшее. Каролина была чрезвычайно практичной женщиной, но ее угнетала неизвестность, ведь она обязана была заботиться о двух детях на этом вокзале. Она всегда гордилась своей чистоплотностью, но сейчас все трое были грязными, детская одежда запятнана едой, жиром, штанишки в моче. У нее было достаточно денег, чтобы купить детям еду, но Снегурочка и Карло, те еще гурманы, привыкли к хорошей кухне, они ненавидели жидкий овощной суп, черный хлеб и клецки в жидком томатном соусе — то немногое, что могла предложить местная столовая. Они похудели. Днем они играли с другими детьми, но Каролина все время была настороже, потому что некоторые из этих оборвышей превратились в жестоких созданий, способных на все.

К тому же ей нельзя было спускать глаз с чемоданов.

Ночью они спали вместе, обнявшись, на своих матрасах, под одеялом, накрывшись пальто.

Снегурочка и Карло плакали в ее объятиях, спрашивали о мамочке и папочке.

Увидятся ли они когда-нибудь? Куда они уехали?

Покинуть Москву оказалось довольно просто: Ванины родители забронировали места для Каролины с детьми.