— Вот вы где! — воскликнула Катенька, врываясь в комнату. — Вы давно встали?

— Я глаз не сомкнул! — ответил отец. Он был высокий, смуглый с зелено-карими глазами. Хотя его седые волосы поредели и он вечно уставал, Катеньке он казался похожим на одного из самых красивых киноартистов сороковых годов. — Все собрала?

— Не спеши, папочка!

— Нужно поторопиться….

— Ой, папочка! — Отец и дочь обнялись, у обоих в глазах стояли слезы.

Родители всегда были сентиментальными, а Катенька, младшая из троих детей, была нежным и добрым по натуре «цветочком», баловнем семьи. Ее отец разговаривал мало. Он редко смеялся, а когда открывал рот, говорил как-то нечленораздельно, — но его боготворили те, чьих детей, а то и внуков и даже правнуков он принимал.

«Я не представляю, как мне удалось воспитать такую уверенную, наделенную даром убеждения дочь, как ты, Катенька, — однажды сказал он ей. — Но ты свет моей жизни! Тебе, в отличие от меня, все по плечу». Он не ошибался — она чувствовала, что обладает силой и уверенностью ребенка, которого холили и лелеяли в счастливейшей из семей.

— Не волнуйся, малышка, твой завтрак поспеет вовремя, — сказала Баба, у которой почти не осталось зубов во рту.

— Иди разбуди Клопа, не то он пропустит твой отъезд! — «Клопом» называли Сергея Винского, Катенькиного деда.

Катенька бросилась по коридору к ванной, миновала свою маленькую комнатку с односпальной кроватью, торшером и тумбочкой (стандартный советский набор), да еще со скрученным по углам, испещренным пятнами портретом Майкла Джексона.

Она услышала, как бежит в ванной вода, и почуяла знакомый затхлый запах старых полотенец — еще один атрибут душного провинциального дома. Двери ванной комнаты открылись, и ее встретил густой сладковатый аромат дедовой браги. Клоп, невысокий, обветренный человечек, привыкший жить в деревне, одетый в жилетку и отчаянно пожелтевшие спереди штаны, вышел из ванной, которая была завешана бельем так, что напоминала цыганскую кибитку. Уперев руки в бока и пожевывая беззубым — если не считать редких золотых островков — ртом, он громко пукнул и сказал:

— Слышишь, что я говорю? Доброе утро и удачи тебе, милая девочка! — хрипло захихикал он. Так происходило каждый день. Катенька к этому уже привыкла, но после возвращения домой из университета она стала относиться к этим традициям как-то отчужденно.

— Кошмар! Думаешь, ты в коровнике? — сказала Катенька. — Да что я говорю? Коровы и те ведут себя приличнее! Давай, Клоп, шевелись! Завтрак уже на столе! Я скоро уезжаю!

— И что? Зачем мне торопиться? У меня свои традиции! — усмехнулся он.

— Да, и своими традициями ты дорожишь как никто другой! А провожать меня ты не собираешься?

— С какого перепугу? Скатертью дорога! — Очередная ухмылка. — Послушай, Катенька! Я по радио слышал о новом убийстве! В Киеве орудует серийный убийца, который ест своих жертв, — мозги, печень, можешь представить?

Катенька, покачав головой, вернулась в гостиную.

Клоп жил в своем собственном мире. Теперь, когда сменился строй, он грустил по Советскому Союзу.

Встречаясь со старыми друзьями, он громогласно честил «новых русских»: черные, жиды, бюрократы чертовы!

Ничто не сравнится с негодованием крестьян в маленьких деревушках, подумала Катенька.

Однако крушение коммунизма привело, в числе прочего, и к совершенно неожиданным последствиям: по России прокатилась волна зверских серийных убийств, имели место даже случаи людоедства. Кроме моциона у Клопа было еще одно хобби — он жил историями об убийствах.