— Блохин — лучший сталинский стрелок, — объяснил Максим.

— Он лично расстрелял за пару ночей 11 тысяч заключенных поляков в Хатыни. Он всегда носил поверх формы кожаный фартук мясника и фуражку.

«Блохин: В полночь я прибыл, чтобы приступить к своим обязанностям командира расстрельной команды и привести в исполнение приговор над 123 осужденными. Я хочу доложить Центральному комитету, что обнаружил коменданта и его товарищей абсолютно пьяными в присутствии заключенной Цейтлиной, с которой они обращались в манере, не подобающей советским офицерам и противоречащей чекистской морали. Она уже была частично раздета.

Я выразил решительное несогласие, предложил лично привести приговор в исполнение, но меня выставили за дверь. Я попытался дозвониться товарищу Сатинову. Когда он приехал, я все доложил ему. Эти пьяные беспардонные негодяи насмехались над моим профессионализмом и мастерством в этом деликатном деле. Они заключали пари и кричали».

Зеленым подчеркнуто «пари». «Где-то в 00.33 они вывели заключенную Цейтлину во двор возле служебных гаражей, хорошо освещенный фонарями.

Температура на улице была приблизительно 40° мороза.

Голубев: Когда она вышла во двор, мы привели приговор военного трибунала в исполнение, но в пьяном угаре, из-за непростительной задержки товарища Сатинова… мы привели его в такой недопустимой, легкомысленной и развратной манере. Да, я признаю, нам была интересна эта агент-соблазнительница как женщина».

Катенька похолодела.

— Господи, — прошептала она.

— Они ее изнасиловали?

— Нет, если бы изнасиловали, так бы и сказали, — ответил Максим. — Но их явно заворожила ее красота, ее репутация соблазнительницы.

Они слышали о записи утех Сашеньки и Бени.

«Сатинов: Я приехал в 3.06 и заметил во дворе нечто необычное, там, где водитель припарковал мою машину. Я раньше говорил Центральному комитету, что моя задержка частично была вызвана этим безобразием.

Комендант Голубев был пьян и попытался утаить то, что совершил. Я выслушал майора Блохина и сверился со списком приговоренных к расстрелу.

Я заметил, что отсутствует заключенная Цейтлина, и приказал коменданту отвести меня к ней. После этого приказал коменданту Голубеву и майору Блохину начинать.

Заключенных приводили в камеру, специально оборудованную для этих целей. Я, от лица ЦК, засвидетельствовал расстрел 122 заключенных. Будучи преданным партии коммунистом, я обрадовался ликвидации этих врагов народа, предателей и негодяев.

Голубев: Мы попрали высокие моральные принципы Коммунистической партии, но я душой и сердцем предан делу партии и лично товарищу Сталину. Я готов к суровому наказанию, вверяю свою судьбу в руки ЦК. Около трех, наконец, приехал товарищ Сатинов. Он повел себя неподобающим образом, проявив буржуазную сентиментальность…»

Сталин красным карандашом обвел это обвинение и написал:

«Сатинов сочувствие???»

— Что же произошло? Что увидел Сатинов? — спросила Катенька — казалось, это было жизненно важно для нее.

«Сатинов: Она была полностью… раздета. Комендант Голубев проявил извращенный инфантилизм и порочное мещанство, как я уже лично доложил товарищу Сталину. Признаюсь, разговаривая с Голубевым, я дважды его ударил, он упал на землю. Это говорил во мне разъяренный коммунист, а не буржуазная сентиментальность».

Максим присвистнул.

— Значит, то, что произошло с Сашенькой, заставило Сатинова, этого железного человека беспощадного поколения, потерять над собой контроль. Очень нетипично — подобная выходка на глазах у чекистов могла бы означать смертный приговор без суда и следствия.

— Но что он увидел? — Катенька поняла, что почти кричит.