Вдруг он прервал фразу. Он продолжал свой путь, а я ехал возле него. Мы только что повернули за угол. Он увидел троих индейцев, остановился и замолчал, испуганно уставившись на апача, а потом крикнул по-английски, тогда как до сих пор мы пользовались только испанским языком:

— Это же Виннету! Тысяча чертей! Сам сатана привел его сюда!

При последних словах он повернулся и побежал, перепрыгнув с разбега через широкий ручей, и помчался, как затравленный зверь, по покрытой пеплом лесной гари, среди обгоревших остатков деревьев и кустов. Виннету тоже видел и слышал его. Он тронул коня, проехал мимо меня, ни слова не говоря, и помчался за беглецом. Конечно, он знал этого человека, и, похоже, в его худших проявлениях, потому что теперь, в создавшихся условиях, считал целесообразным нагнать на беглеца страху.

Но это оказалось нелегко. Бесчисленные обгорелые головни толщиной в руку, почти сливающиеся по цвету со слоем пепла, нельзя было различить при быстрой скачке, а это очень легко могло привести к падению коня, который мог переломать ноги. Виннету понял это после того, как его вороной несколько раз споткнулся. Он остановил коня, спрыгнул на землю и продолжил погоню.

Если бы я знал, что встреченный человек — враг и его надо схватить, я бы с легкостью всадил ему пулю в голень, чтобы он не смог далеко убежать, но момент был упущен, и я вынужден был оставить эту мысль. Тем более, что Виннету в случае необходимости мог сделать то же самое не хуже меня. Он был великолепный бегун: враги никогда не могли нас догнать. Но здесь он оказался в невыгодном положении: ему мешали ружье и все его снаряжение, тогда как у беглеца ничего на себе не было, и он, подгоняемый страхом, развил такую скорость, какой в иных обстоятельствах никогда бы не достиг. Виннету не смог так быстро, как хотелось, догнать беглеца. Но я знал, что при длительном беге он настигнет преследуемого, потому что апач был гораздо выносливее беглеца.

Бежавшие устремились на высотку, поднимавшуюся за строениями асиенды и полностью выгоревшую. Беглец достиг вершины на целую минуту раньше апача и исчез на той стороне холма. Когда Виннету добрался до вершины, он, как я видел, вначале тоже собирался спуститься вниз, но потом, одумавшись, остановился, оценил расстояние до беглеца взглядом, а затем вскинул ружье. Он хотел было стрелять, но внезапно опустил ружье и решил отказаться от выстрела. Виннету повернулся и начал спускаться. Дойдя до ожидавшего его коня, он снова сел в седло и перебрался через ручей.

— Виннету лучше даст ему побегать, — сказал он. — В соседней долине есть еще не сгоревший лес; он добрался бы до него раньше меня и скрылся бы там.

— Тем не менее мой брат догнал бы его, в этом нет никаких сомнений, — ответил я.

— Да, я поймал бы его, но это отняло бы много времени, может быть, больше, чем целый день, так как я пошел бы по его следам, а их чтение — трудное дело. Поимка беглеца не стоит такой потери времени.

— Мой брат хотел стрелять. Почему он этого не сделал?

— Потому что я хотел лишь ранить его, но расстояние было таким большим, что на точный выстрел было трудно рассчитывать. Конечно, я бы в него попал, но мог сделать и смертельный выстрел, а убивать я его все же не хотел, хотя он и порядочный негодяй.

— Виннету знает этого человека?

— Да. Мой брат Шеттерхэнд, пожалуй, его никогда не видел, но имя-то этого человека он слышал. Он принадлежит к тем бледнолицым, которых называют мормонами, причисляющими себя к святым будущего дня, но в прошлом он вел непорядочную жизнь и сейчас придерживается прежних дурных привычек. На его совести есть и убийства, но ни одного из моих братьев он не умертвил, поэтому я вынужден был оставить ему жизнь.

— И все-таки ты его преследовал! Значит, ты хотел его поймать.