Мэн Сингх, самый молодой и нервный из четвёрки, прикрикнул на неё:

— Куда мы пойдём теперь? В любое проклятое место они наверняка пришлют за нами командос. Нас теперь зарежут как гусей.

— Мученичество — привилегия, — сказала она мягко. — Мы станем как звёзды; как солнце.

*

Песок уступил место снегу. Европа зимой, под белым, изменчивым ковром, её призрачная белизна сияла сквозь ночь. Альпы, Франция, береговая линия Англии, белые утёсы, вздымающиеся над белоснежными полями. Господин Саладин Чамча предусмотрительно нахлобучил котелок. Мир снова вспомнил про рейс AI-420, «Боинг-747» «Бостан». Радар засёк его; затрещали радиосообщения. Вам требуется разрешение на посадку? Но никакого разрешения не требовалось. «Бостан» кружил над побережьем Англии подобно гигантской морской птице. Чайке. Альбатросу. Топливные индикаторы приблизились к нулю.

Когда вспыхнула борьба, все пассажиры были застигнуты врасплох, потому как на сей раз три террориста-мужчины не спорили с Тавлин, не было никаких жестоких шепотков про топливо и какого хуя ты здесь делаешь, но лишь безмолвная ничья; они даже не переговаривались между собой, будто лишились надежды, а затем Мэн Сингх сломался и пошёл к ней. Заложники следили за смертельной схваткой, неспособные прочувствовать свою вовлечённость, поскольку забавный отрыв от реальности наполнил самолёт ощущением неуместной обыденности, можно сказать, фатализма. Они повалились на пол, и её нож вспорол ему живот. Вот и всё, краткость этого мига подчёркивала кажущуюся незначительность ситуации. В тот момент, когда она поднялась, все как будто пробудились ото сна; им всем стало ясно, что она говорила всерьёз, она готова была пойти на это, именно так, она взяла в руки провод, соединяющий запалы всех гранат под её платьем, всех этих фатальных грудей, и, хотя Бута и Дара тут же ринулись на неё, успела дёрнуть провод, и обрушились стены до основания.

Нет, не смерть: рождение.

II. МАХУНД

Покорившись неизбежности, с тяжёлыми веками соскальзывая к видению своего ангельства, Джабраил проплывает мимо своей любящей матери, у которой есть и другое прозвище для него, Шайтан, зовёт она его, не иначе как Шайтан, именно так, потому что он шалил с тиффинами, которые нужно было нести в город на обед офисным служащим: раскладывая порции по тарелкам, — озорной бесёнок, грозит она ему рукой, — сорванец отдавал мусульманские мясные блюда невегетарианским тиффин-курьерам для хинду, клиенты в бешенстве. Чертёнок, — бранится она, но тут же обнимает, — мой маленький фаришта, мальчишки всегда мальчишки, — и он падает мимо неё в сон, вырастая по мере своего падения, и падение начинает походить на полёт, голос матери доносится до него издали: взгляни, баба, как ты вырос, так и играешь могучими мышцами, вах-вах, аплодисменты. Он стоит, гигантский, бескрылый, упираясь ногами в горизонт и охватив руками солнце. В ранних снах он видит начало, Шайтан низвергается с Небес, пытаясь уцепиться за ветвь Высочайшего Древа, лотоса крайнего предела, на которое опирается Престол, Шайтан срывается, падает, шлёп! Но он выжил, не мог умереть, и пел из преисподней свои нежные, обольстительные стихи. О сладкие песни, которые знал он! Со своими дочерьми, со своей жестокой группой поддержки, да, с этими тремя, Лат Манат Уззой, с девочками, лишёнными матери, смеющимися со своим Абба, хихикающими в ладошку над Джабраилом, ну и шуточку мы припасли для тебя, посмеиваются они, для тебя и для того бизнесмена на холме. Но перед бизнесменом есть и другие истории, вот он, архангел Джабраил, показывает весенний Земзем Хаджар-Египтянке, чтобы, брошенная пророком Ибрахимом в пустыне с ребёнком, рождённым от него, могла она испить прохладных ключевых вод и выжить.