– Я говорю о ширинке. Ты расстегнула ее перед тем, как наброситься на меня. Теперь нужно ее застегнуть.

– А а, ну конечно, дорогой. Разумеется, – проворковала кинодива, запечатлев на губах Василия поцелуй.

Осторожным и одновременно чувственным движением, на которое была способна только Берелл Ник, она стала застегивать молнию на брюках лучшего любовника в мире.

– Ну что ты копаешься, честное слово? Можно подумать, что здесь снимают кино. Застегивай и выметайся!

Когда она выплыла из комнаты, Василий вздохнул с облегчением. Наконец то он остался один. Никто не посмеет нарушить его покой – покой человека, собравшего в своих роскошных двухэтажных апартаментах на Пятой авеню самых могущественных людей Америки. Скоро сюда пожалует президент, которого он превратит в своего верного слугу, и тогда Василий будет делать все, что ему заблагорассудится.

Итак, он станет хозяином Америки. А что потом? Потом можно будет заняться Россией. Он устроит грандиозную встречу на высшем уровне и добьется полной лояльности российского руководства. А дальше что? Китай? А на черта ему сдался Китай! Рабинович с ужасом подумал, что идея мирового господства стала его утомлять.

Василий Рабинович чувствовал себя так же, как, должно быть, чувствовали себя римляне, покорив мир и создав свою империю. Нечто подобное испытывает каждый человек, достигнув цели своей жизни.

Все, чего бы Василий ни пожелал, тотчас же исполнялось. Жизнь, свободная от борьбы за существование, теряла смысл. Он понял, почему его земляки никогда не покидали Дульска и уговаривали Василия остаться.

«Ты будешь несчастлив, Василий, – говорили они. – Уехав отсюда, никто из нас не может быть счастлив. Здесь мы трудимся. Мы вынуждены трудиться, и это великое благо. Мы живем в ладу со всеми. Зимы у нас суровые, но тем приятнее ожидание весны. Как сказал святой старец, без зимы и весна не радость, а сплошное томление духа».

Вспомнив эти слова, Василий подумал, как важно, чтобы женщина иногда говорила «нет» – тем отраднее будет услышать от нее «да». Как важно иметь возле себя настоящего друга, а не людей, ставших твоими приятелями поневоле. Как важно трудиться в поте лица, чтобы потом наслаждаться отдыхом. Даже смерть, подумал он, необходима, чтобы ощутить всю прелесть жизни.

Вот так, борясь с охватившей его тоской, Василий понял: чтобы сделать свою жизнь мало мальски сносной, надо поставить мир на грань уничтожения. Для человека, способного загипнотизировать кого угодно, это было единственной возможностью внести в свою жизнь хоть какое то разнообразие.

Поначалу ему хотелось только одного – чтобы его оставили в покое. Но это было давно, когда он сбежал из России. Теперь ему требовался некий допинг, и таким допингом была атомная война. Ничто другое не поможет справиться с прострацией.

Он вызвал Смита. Рабинович был высокого мнения о его умственных способностях, вернее, о том, что от них осталось. Смит тотчас же явился на зов, аккуратно причесанный и улыбающийся, как когда то в начальной школе в Путни.

Рабинович находил трогательным то, как этот гений, способный проникнуть в секреты любой правительственной организации, прилежно поднимал руку и спрашивал его разрешения, прежде чем выйти в туалет.

– Смит, я всерьез подумываю об атомной войне. Что ты скажешь по этому поводу?

– Она разрушит земной шар, мисс Эшфорд. Вы действительно этого хотите, мэм?

– Нет. Я не хочу разрушать земной шар. Я всего лишь хочу вплотную подойти к этому. Понимаешь? Сколько ракет потребуется, чтобы поставить мир на грань ядерной катастрофы? Одна? Три? Пятнадцать? Десять ракет, нацеленных на Москву? Сколько?

– Можно ответить, мисс Эшфорд?

– Давай.

– Я думаю, три ракеты – оптимальный вариант. В крайнем случае – две.