Мощиньский. А главное, то в Петербурге хорошо, что все так деликатно! Возьмите самую простую вещь: какую-нибудь котлетку у Дюссо — ведь весело посмотреть, как все это подается! Не то, что где-нибудь в Новотроицком, где одной салфеткой три поколения утираются! (К Сергееву.) Не правда ли, cher?

Сергеев. Н-да… может быть… впрочем, каюсь: я как-то не тем был занят.

Петров. Ну нет, Целестин Мечиславич, и Новотроицкий обходить для чего-с? Там тоже лампопо такое есть, что пальчики оближешь!

Мощиньский. Нашли с чем равнять! Нет, господа, только там, среди этого вихря приличий, можно постигнуть, до чего может дойти comme il faut! Даже в самом себе вдруг чувствуешь перемену: точно вот на высоту взошел, и все это перед тобой открывается! Чувства совсем не те делаются; манера, поступь… все совершенно другое!

Примогенов. Генералов много перед глазами, Целестин Мечиславич! Смотришь это на них, ну, и сам чем-нибудь заразишься!

Сергеев лениво улыбается. Несколько минут молчания.

Антонова. Ахти-хти-хти! Слушаешь вас, да только диву даешься! И устрицы, и генералы, и бог знает чего вы еще не приплетете! А об деле-то, об кровном-то, хоть бы слово!

Мощиньский. Да ведь вы не верите, Степанида Петровна?

Антонова. Все же, сударь, любопытно! Иногда и мельница мелет, и ту послушать любопытно! Болты-болты — и нет ничего!.. ну, и отойдешь!

Кирхман. У начальства, конечно, побывать изволили, Иван Павлыч?

Сергеев. Разумеется. Ну, конечно, приняли меня как нельзя лучше. Вообще, господа, должно сознаться, что Петербург стал неузнаваем. Я имел честь понравиться многим значительным лицам… беседовал с ними… представлял мои резоны… Даже противоречил, и никто ни разу не сказал мне ничего неприятного!

Мощиньский. Согласитесь, что это прогресс!

Петров (Примогенову). Что ж он, однако ж, об деле-то? Начните хоть вы, Разумник Федотыч!

Примогенов. А у нас, Иван Павлыч, слухи какие-то безобразные пали…

Постукин приближается.

Сергеев (глубокомысленно). Н-да?

Примогенов. Такие слухи, что будто бы тово… совсем будто бы ничего не будет!

Петров. Намеднись у меня Степанида-скотиица продать кой-что по хозяйству в город ходила, так на базаре такого, говорит, страмословия наслушалась, что даже волос дыбом встал!

Антонова. У скотницы-то? Перекрестись, батюшка!

Петров. А что ж, Степанида Петровна, разве это не может быть? Она преданная-с…

Антонова. Да хоть распреданная, а волосы-то у ней все же, чай, в косу заплетены!

Петров конфузится. А по-моему. Иван Павлыч, так ровно никаких слухов нет. Известно, разносчики французскую революцию распускают. Так это и прежде бывало, и нынче есть. Покойник папенька, как служил исправником, сколько их за это секал!

Примогенов. Надо бы, благодетель, насчет этого дела ладком да мирком посудить!

Кирхман. И мне, Иван Павлыч, из Петербурга пишут, что есть что-то.

Сергеев. Ну да, ну да. Потолкуемте, господа. Я очень рад вас у себя видеть. Действительно, нынче в Петербурге все как-то об меньшей братии рассуждают.

Примогенов. Гм… те-э-к-с.

Сергеев. Что ж, это наш долг… это, можно сказать, наша первая обязанность…

Постукин выдается вперед. Вам угодно высказать ваше мнение, капитан?

Постукин (шевелит губами и наконец издает какой-то звук).

Сергеев. Я полагаю, господа, что и с христианской точки зрения меньшая братия заслуживает…

Примогенов. Те-э-к-с.

Сергеев. Как члены просвещенного сословия, мы с своей стороны обязаны… это наш первый долг, господа! Я был во многих аристократических салонах в Петербурге, и везде, решительно везде только и разговору что об меньшей братии! Даже дамы — и те… vraiment!

Антонова.