Бедой делятся только с самыми близкими людьми. «Страшный удар судьбы постиг нашу семью, — написал Савва Иванович в тот скорбный день Виктору Михайловичу Васнецову. — Дочь Вера Самарина в ночь на сегодня скончалась воспалением легких в Москве. Зная твое дружеское сердечное отношение к семье нашей, пишу тебе наскоро. Сейчас сидим на станции и ждем приезда Елизаветы Григорьевны из Абрамцева. Все мы в руках Божьих».

Похоронили Веру Саввишну возле Абрамцевской церкви. Кончилась земная жизнь светлой души. Осталась среди людей на радость всему белому свету — «Девочка с персиками».

Года не прошло, и разверзлась новая могила.

25 октября 1908 года ушла из жизни Елизавета Григорьевна. Когда-то она была нужна лучшим художникам России, а в последние годы только внучатам своим…

На похороны приехали Поленовы, Серов, пришли к могиле крестьяне соседних сел и деревень.

Антона попросили нарисовать Елизавету Григорьевну, он долго сидел у гроба, смотрел в лицо усопшей, а когда поднялся, был бледен, как мел.

— Не могу, — сказал он, — не могу.

Над могилой Валентин Александрович плакал, как ребенок, и крестьяне, не знавшие художника, спрашивали друг у друга:

— Это сын?

Утраты сказались на здоровье Саввы Ивановича. Он начал забываться, путать имена близких людей, в лице появилась отрешенность. Но в это тяжкое время, когда жизнь перестала быть желанной, Бог послал ему Сурикова. Василий Иванович тоже чувствовал себя одиноким, спасался гитарой. Мог играть с утра до ночи, сам для себя. А тут слушатель сыскался.

Бежали пальцы по струнам, извлекали из самой тонкой, серебряной, пронзительную сладкую грусть. И видел себя Василий Иванович в белом, в чистом поле, когда ехал он на санях за славою через всю Сибирь. Ехал и ехал, пока не влетел головой в окошко, выпав из раскатившихся розвальней. А Савва Иванович под ту музыку на коне себя представлял, рядом со своим Ала-Верды, в такой далекой, в жемчужной от давности Персии.

— Было ли это? — спрашивал Савва Иванович Сурикова, и тот уверенно отвечал:

— Приснилось! Всё приснилось! Вся наша жизнь — сон.

— А «Боярыня Морозова»? А «Покорение Сибири»?

— Вот это не сон. Это явь. За «Покорение Сибири» государь мне отвалил сорок тысяч. Ни один из русских художников таких денег за картину не получал.

— Деньги — сон, Василий Иванович, а вот железные мои дороги — это явь. Мы сидим с тобой, песни поем, а поезда-трудяги бегут, вагоны тащат. Рельсы подрагивают, колеса постукивают. Жизнь, верно, приснилась, а дороги железные — явь.

— Савва Иванович, сколько же было у тебя денег, когда тебя разорили?

— Денег-то как раз и не было. Деньги под замком грех держать, они работать должны. А было у меня два дома в Москве, имение во Владимирской губернии, недалеко от Абрамцева. Земля на Черном море, на самом побережье, боры, лесопильные заводы на Севере. Претензий кредиторов набралось на 2230 тысяч рублей, а я имел недвижимости, не считая дороги и заводов, на 2660 тысяч.

— И ограбили?!

— И ограбили.

— Кто-то ведь очень постарался!

— Да уж постарались.

— Отчего же в тебе зла нет на твоих грабителей?

— Да ведь сам виноват. Деньги не знают дружбы. Они — змея, а я забыл.

— Тогда давай песни петь. — И трогал струны.

Суриков открыл Савве Ивановичу заветный сундучок народного богатства, сундук с песнями.

В Москве как раз всходила звезда Надежды Васильевны Плевицкой, курской крестьянки, с душой, вместившей всю русскую землю, все времена ее, со всеми печалями, со всеми радостями.