В ту зиму Савва Иванович Мамонтов познакомил меня с Ф. И. Шаляпиным.

Не забуду просторный светлый покой великого певца, светлую парчовую мебель, ослепительную скатерть на широком столе и рояль, покрытую светлым дорогим покрывалом. За той роялью Федор Иванович в первый же вечер разучил со мною песню — „Помню, я еще молодушкой была“.

Кроме меня, у Шаляпина в тот вечер были С. И. Мамонтов и знаменитый художник Коровин, который носил после тифа черную шелковую ермолку.

Коровин, как сегодня помню, уморительно рассказывал про станового пристава на рыбной ловле, а Федор Иванович в свой черед рассыпался такими талантливыми пустяками, что я чуть не занемогла от хохота.

Удивительная в нем сила, в Шаляпине: если даже расскажет чепуху, то так расскажет, что сидишь с открытым ртом, боясь проронить хотя бы одно его слово.

На прощанье Федор Великий охватил меня своей богатырской рукой, да так, что я затерялась где-то у него под мышкой. Сверху, над моей головой, поплыл его незабываемый бархатный голос, мощный соборный орган.

— Помогай тебе Бог, родная Надюша. Пой свои песни, что от земли принесла, — у меня таких нет, — я слобожанин, не деревенский.

И попросту, будто давно со мной дружен, он поцеловал меня».

Ничего случайного нет ни в судьбах, ни во встречах, даже мимолетных.

Любовь к русской песне, обожание русской певицы офицерами царского полка были пророческими. Небо над Россией заволакивало тучей войны.

10

Гончарная мастерская на Бутырках выросла в небольшой керамический завод. Изделия завода имели хороший сбыт в Москве и даже в Тифлисе. Мастер Вакулин ушел, основал в Миргороде свое керамическое предприятие, но завод не пострадал: у Саввы Ивановича недостатка в талантливых людях никогда не было.

Жили Мамонтовы не богато, но и не бедно.

Снять этаж в центре Рима «заводчик» Мамонтов не мог, но денег хватало, чтобы отправить Александру Саввишну с детишками Веры в Ниццу. В марте 1910 года Савва Иванович приезжал навестить внучат, а потом отправился дорогами своей молодости — в Неаполь, в Сорренто, а там и на Капри, в гости к Горькому.

Возвращаясь в Россию, был в Берлине, писал оттуда Евгении Николаевне Решетиловой, другу своему: «Верчусь среди финансистов и веду переговоры об осуществлении железной дороги». Коммерции советник Мамонтов был уже на пороге семидесятилетия, а надежда вернуться к большим делам не покидала его.

Щедрым людям Бог дает радости вдвое, чем скупым. Не получалось со своими делами, у друзей — удача.

В 1911 году устроители Всемирной выставки в Риме предоставили Серову целый зал. Впрочем, этот зал был не очень велик, Валентин Александрович прозвал его «спальным вагоном». Но к торжеству — вот как наши, ребятки из Абрамцева, пошли — примешивалась тревога. Серов перекинулся к декадентам.

— Может, шалит? — спрашивал Савва Иванович. — Антон может зло шутить.

Репин о его картине «Ида Рубинштейн» писал с ужасом: «Что это? Гальванизированный труп? Какой жесткий рисунок: сухой, безжизненный, неестественный; какая скверная линия спины до встречи с кушеткой; вытянутая рука, страдающая — совсем из другой оперы — голова!! И зачем я это видел!.. Что это с Серовым???

…И колорит: серый, мертвый… труп, да, это гальванизированный труп…»

Много шума наделала «Ида Рубинштейн». Наконец, все сошлись на мысли: доскообразная танцовщица — судорожная гримаса и подачка тонкого и благородного реалиста Серова его смутителям, сиятельным декадентам-дегенератам.

И вдруг молва, в которую уж никто не поверил, не посмел поверить: Серов умер. Не поверил и Савва Иванович, но Ост-роухов прислал за ним извозчика, просил быть на панихиде.