— Я не знаю, что ты хочешь услышать, — говорю я. — Короче, прости.

— Не похоже, что ты сожалеешь.

Мимо нас, вопя во все горло, проносятся две девятиклассницы и ломятся в ближайший кабинет.

Мы молчим.

— Нет, мне правда жаль, — говорю я, когда дверь за ними закрывается. — Но если это из-за Ника и Эбби, то я не знаю, что сказать.

— Ну конечно, все на свете вертится вокруг Ника и Эбби… — Она смеется, качая головой. — Да мне пофиг.

— Так что тогда? Ты мне расскажешь? — спрашиваю я. — Или так и будешь язвить, не объясняя, в чем дело? Потому что, серьезно, если хочешь поиздеваться — вставай в очередь.

— Ой, бедняжка Саймон.

— Ладно, знаешь что? Забей. Я пошел на свою долбаную репетицию. А если вдруг тебе надоест разводить детский сад — ты знаешь, где меня искать.

— Отлично, — фыркает она. — Развлекайся. И передавай от меня привет своей лучшей подружке.

— Лиа. — Я оборачиваюсь. — Пожалуйста, перестань.

Она слабо качает головой, поджав губы и быстро-быстро моргая.

— Серьезно, все супер, — говорит она. — Просто в следующий раз, когда решите тусануть без меня, пришлите какие-нибудь фотки, что ли. Тогда я хотя бы смогу притвориться, что у меня все еще есть друзья.

А потом у нее из груди вырывается странный звук — такой сдержанный всхлип, и она, задев меня плечом, уходит.

И во время репетиции этот звук повторяется у меня в голове снова и снова.

30

Я добираюсь домой, и все, чего мне хочется, — бродить по улицам. Куда глаза глядят. Но правила таковы, что я даже выгулять свою чертову собаку не могу. Мне неспокойно и грустно.

Ненавижу, когда Лиа на меня злится. Ненавижу. Причем случается это довольно часто, потому что в общении с ней всегда есть какой-то скрытый эмоциональный подтекст, и я его вечно не улавливаю. Но сейчас все как-то иначе, чем обычно. Хуже. Она огрызалась на каждое мое слово.

А еще я впервые видел, чтоб она плакала.

Я ужинаю «Орео» и тостами с сыром, потому что родители еще на работе, а Нора снова не дома, и остаток вечера провожу, уставившись на вентилятор под потолком. Сил делать домашку совсем нет. Да и все равно ее никто с меня не спросит, потому что завтра — выступление. Я слушаю музыку, мне скучно, тревожно и, если честно, жутко уныло.

Около девяти вечера ко мне заходят родители: они хотят поговорить. А я-то думал, что хуже день уже не станет.

— Я присяду? — спрашивает мама, уже нависнув над кроватью.

Я пожимаю плечами, и она садится рядом, а папа берет себе стул.

Я кладу руки за голову и вздыхаю.

— Дайте-ка угадаю. Не напивайся.

— Ну, в общем-то да, — кивает папа, — не напивайся.

— Все понял.

Они переглядываются. Папа прочищает горло.

— Я должен извиниться перед тобой, сынок.

Я удивленно смотрю на него.

— Помнишь, ты говорил в пятницу. О шутках про геев.

— Да я не серьезно, — отвечаю я. — Все в порядке.

— Нет, — возражает папа. — Совсем не в порядке.

Я пожимаю плечами.

— Что ж, я просто хочу сказать — на тот случай, если это перестало быть очевидным. Я люблю тебя. Очень люблю. Несмотря ни на что. Наверное, круто иметь такого классного папу, правда?

— Кхем, — кашляет мама.

— Прошу прощения. Таких классных родителей.