— И по воскресеньям пост в честь каждой проведенной вместе недели.

— А по понедельникам — в честь первого поцелуя.

— И каждый день — по паре дюжин постов о том, как мы друг по другу скучаем.

— Я и правда по тебе скучаю, — говорит он.

Черт возьми, ну почему именно на этой неделе я под домашним арестом?

— Чем ты сейчас занимаешься? — спрашиваю я.

— Это приглашение?

— К сожалению, нет…

Он смеется.

— Сижу за столом, смотрю в окно и разговариваю с тобой.

— Разговариваешь со своим парнем.

— Ага, — говорит он, и по голосу я слышу, что он улыбается. — С ним.

* * *

— Всё. — У шкафчика меня поджидает Эбби. — Я так больше не могу. Что, блин, происходит между тобой и Брэмом?

— Я, эм.

Я смотрю на нее и, раскрасневшись, расплываюсь в улыбке. Она ждет. И я пожимаю плечами.

Сам не знаю, почему так странно все это обсуждать.

— Боже мой, ты только посмотри!

— Что такое? — спрашиваю я.

— Ты покраснел. — Она тыкает пальцами мне в щеки. — Прости, но ты такой милашка, что просто кошмар. Иди уже. Иди отсюда.

* * *

Мы с Брэмом в одной группе по английскому и алгебре, а значит, два часа я буду томиться, не сводя глаз с его губ, а потом еще пять часов — эти губы представляя. Во время ланча мы прячемся в актовом зале, и без декораций он выглядит непривычно. В пятницу здесь будет проходить школьное шоу талантов, поэтому кто-то уже украсил занавес блестящими золотыми кисточками.

Мы в зале совсем одни, и он кажется таким огромным, что я беру Брэма за руку и тяну в мужскую гримерку.

— Так-так, — говорит он, пока я пытаюсь совладать с задвижкой. — Будем заниматься чем-то секретным?

— Ага, — говорю я и целую его.

Он опускает руки мне на талию и притягивает ближе.

Брэм выше меня всего на пару сантиметров, пахнет мылом Dove, а еще (учитывая, что его поцелуйная карьера началась только вчера) — у него по-настоящему волшебные губы. Мягкие, сладкие, неторопливые. Он целуется, как Эллиотт Смит поет.

Потом мы достаем два стула, и свой я ставлю так, чтобы закинуть ноги ему на колени. Он барабанит руками по моим ногам, и мы говорим обо всем на свете. О том, что Крошка Зародыш уже стал размером с картофелину. О том, что Фрэнк Оушен — гей.

— О, и кстати, угадай, кто, оказывается, был бисексуалом, — продолжает Брэм.

— Кто?

— Казанова.

— Гребаный Казанова?

— Ага, — говорит он. — По словам моего папы.

— Ты хочешь сказать, — говорю я, целуя его руку, — это папа разъяснил тебе, что Казанова был бисексуалом?

— Он сказал мне это в ответ на каминг-аут.

— У тебя потрясающий папа.

— Он потрясает своей неловкостью.

Люблю его кривую ухмылку. И то, как он расслабляется рядом со мной. Серьезно, обожаю. Все это.

Он наклоняется почесать лодыжку, и сердце мое сжимается. Золотисто-коричневую кожу у него на шее.

Все-превсе.

Я витаю в облаках до конца дня, думая только о нем. А добравшись до дома, отправляю ему сообщение:

Так по тебе скучаюююю!!!

В смысле, в шутку. По большей части.

Он мгновенно мне отвечает:

Поздравляю с двухдневным юбилеем!!!!!!

Отчего я прыскаю со смеху за кухонным столом.