— Прости меня, — говорю я.

— За что?

— За то, что я не догадался.

— Было бы абсолютно несправедливо на это рассчитывать.

— Но ты догадался, кто я.

— Ну да. — Он опускает глаза. — Если честно, я уже довольно давно догадался. Правда, сначала думал, может, я просто вижу то, что мне хочется видеть.

Видит то, что ему хочется видеть.

Кажется, это значит, что Брэм хотел, чтобы Жак оказался мной.

Внутри у меня все сжимается, в голове туман. Прочистив горло, я говорю:

— Зря я болтал про учителя английского.

— Не в том дело.

— Не в том?

Улыбнувшись, он отворачивается.

— Просто ты говоришь точно так же, как и пишешь.

— Ты серьезно?

Я уже вовсю улыбаюсь.

Вдалеке закрываются аттракционы и гаснут огни. И есть что-то прекрасное и жуткое в темном и неподвижном колесе обозрения.

В магазинах за ярмаркой тоже гаснет свет. Я знаю, что родители уже ждут меня дома, но пододвигаюсь к Брэму. Наши руки почти соприкасаются, и я чувствую, как он едва заметно вздрагивает. Наши мизинцы разделяет всего пара сантиметров, и кажется, будто между ними течет ток.

— Но причем тут президент? — спрашиваю я.

— Что?

— Имя — как у одного из президентов США.

— А, — говорит он. — Эйбрахам.

— А-а-а…

С минуту мы молчим.

— Поверить не могу, что ради меня ты прокатился на «Ракушках».

— Похоже, ты мне правда очень нравишься, — тихо смеется Брэм.

И тогда я наклоняюсь к нему, и сердце стучит в горле.

— Я хочу взять тебя за руку, — осторожно говорю я.

Потому что мы в общественном месте. Потому что я не знаю, рассказывал ли он кому-нибудь, что он гей.

И он отвечает:

— Возьми.

И я беру.

33

В понедельник на уроке английского я первым делом отыскиваю взглядом Брэма. Он сидит на диване рядом с Гарретом. На нем рубашка с воротником и свитер, и выглядит он так мило, что почти больно смотреть.

— Привет, привет, — говорю я.

Он расплывается в улыбке с таким видом, будто меня и ждал, и пододвигается, уступая мне место.

— Классно выступил, Спир, — выдает Гаррет. — Просто умора!

— Я не знал, что ты был на спектакле.

— Ага, Гринфелд заставил меня три раза с ним сходить.

— Что, правда? — говорю я, улыбаясь Брэму.

Он сияет в ответ, и у меня перехватывает дыхание — я весь обмякаю и чувствую странную легкость.

Я не спал всю ночь. Ни секунды. По сути, я провел десять часов, представляя это мгновение, а теперь, наяву, понятия не имею, что сказать. Наверное, что-то крутое, остроумное и не связанное со школой.

— Ты дочитал главу?

Или нет.

— Дочитал, — отвечает он.

— А я нет.

Тогда он снова улыбается, и я улыбаюсь. А потом краснею, он опускает глаза — прямо нервозная пантомима.

Мистер Вайз заходит в класс и принимается читать отрывок из «Пробуждения». Мы должны следить за текстом по своим книгам, но я постоянно теряю нужную строчку. Никогда еще я не был таким рассеянным. Я заглядываю в книгу Брэму, и он пододвигается ко мне. Я ощущаю все точки соприкосновения наших тел, будто одежда не помеха нервным окончаниям.

А потом Брэм вытягивает ноги и своим коленом касается моего. Поэтому до конца урока я тупо пялюсь на это его колено.