— С волосами можно поступить как-то иначе.

— Глупости.

— Да, ты права.

Совсем упавшие духом, они сидели на краешке кровати, и «Книга Знаний» лежала, закрытая, на полу у их ног.

— Ладно… тогда что нам остается? — спустя какое-то время спросила Таинто’лилит.

— Самое лучшее, — ответил Марко’каин.

— Это ты о чем? — поинтересовалась Таинто’лилит.

— Все, до чего мы пока что додумались, было плохо, — пояснил Марко’каин. — Значит, осталось только самое лучшее.

Эта мысль подбодрила их. И они с обновленным усердием стали думать дальше.

— Отец, похоже, предпочитает кремацию, — сказал Марко’каин. — Ну, то есть, он хочет ее сжечь.

— Почему ты так решил?

— По тому, как он произнес это слово.

— Так ведь он же сказал, что решать должны мы.

— И сказал, чтобы решали мы побыстрее.

— А сколько сейчас времени?

— Не знаю. Кукушки скоро скажут.

— Не хочу я ее сжигать, — взволновалась Таинто’лилит. — Это еще хуже, чем съесть. Все равно, что начать варить ее, а потом забыть об этом и, когда возвращаешься к ней, она уже вся почернела, попортилась.

— Гухийнуи своих мертвых сжигают. Я точно слышал, как отец это говорил.

— У каждого племени свои ритуалы, — ответила Таинто’лилит и взмахнула руками, стараясь, чтобы брат получше понял ее. — Вселенная знает, что мы не гухийнуи. Она не дура. И мы должны поступать так, как принято в нашем племени.

— Ты думаешь, мы с тобой племя?

— Конечно, племя.

— Племя всего из двух человек?

— Там, откуда приехали мать и отец, много таких, как мы. Они и есть наше племя.

— Отец говорит, там живут одни дураки, к которым лучше не поворачиваться спиной. А мать сказала однажды, что они позволяют улицам зарастать грязью, а в другой раз, что поезда там всегда опаздывают и битком набиты грубиянами, которые ни за что не уступят даме место.

— И все-таки, они — наше племя.

Марко’каин странно взволновался, теперь он пощипывал шрамики на костяшках своих кистей, шаркал по полу ступнями.

— Никак не вспомню, почему мы вдруг заговорили об этом, — сокрушенно промолвил он.

— Я тоже, — призналась Таинто’лилит.

— Вот если бы мать могла сообщить нам, чего она от нас хочет.

— Возможно, она подаст нам знак.

— Возможно, отец скоро вернется и скажет, что время вышло.

И словно в подтверждение этого, сразу несколько часов принялись отбивать время, наполнив дом пением механических птиц.

После долгих дебатов близнецы, набравшись храбрости, сказали отцу, что хотят отвезти мать в пустынные места. И, заехав подальше, подождать, когда вселенная подаст им знак, который укажет, что лучше всего сделать с телом.

Как это ни удивительно, Борис Фаренгейт спорить с ними не стал.

— Маленькие дикари, а? — с ноткой нового уважения в голосе произнес он. — Я-то думал слетать за христианским священником, чтобы он проделал все положенное, но, уверен, у вас это получится лучше. Как-никак, вы ей родня по крови.

А затем он принялся, что было на него совсем не похоже, носиться, как безумный, по дому, собирая все необходимое для поездки.

— С дополнительным грузом собаки будут идти медленнее и проголодаются, и пить захотят быстрее: вам следует помнить об этом, — наставлял он близнецов, наливая кипяченую воду в большую канистру.