Девятнадцатого мая, в день рождения пионерской организации, шефы устроили прогулку на катере. Юлька стояла на корме, подставив ветру незаплетенные волосы, и воображала себя дочерью капитана Гранта. Ордынец сидел к ней спиной, сосал «барбариску» и тупо глядел в жиденький пенный хвост, тянущийся за речной калошей.

После истории с девятым «Б» Ордынец окружен был не столько презрением, сколько славой, и отблеск этой славы падал на Юльку. Характер его к тому времени сделался совсем уж невыносимым, но Юлька терпела, потому что с прочими он вообще не разговаривал. Ни о чем. Никогда.

Гремел магнитофон; на корме толпились девчонки с бутербродами, Саенко портил речное судно крышечкой от закупоренной бутылки «Буратино», Степка Васенцов, окруженный толпой прихлебателей, разглядывал берег в театральный биноклик; Юльке подумалось, что он похож не на морского волка, как ожидалось, а скорей на завсегдатая оперы.

— Чего смешного? — хмуро спросил Ордынец.

— Тебе какое дело? — огрызнулась Юлька, но улыбаться перестала.

Ордынец поднялся. Был он хмурый, сутулый и скособоченный, Юлька с беспокойством подумала, что он, наверное, заболел.

— Они смеются, — сказал Ордынец с отвращением. — Им смешно…

И он вдруг сделал то, от чего пятиклассников самым суровым образом предостерегали: всем телом перегнулся через борт, свесив голову над пенным шлейфом и открыв Юлькиному взору вытертые на заду школьные штаны.

Юлька взвизгнула — грохот музыки поглотил ее крик, но стоящая в проходе классная нервно повернула голову; когда взгляд ее достиг Ордынца, тот уже по-прежнему стоял рядом с Фетисовой, и покрасневшее от прилива крови лицо его казалось вполне безразличным.

— Глубоко, — сказал он Юльке. — Как глубоко.

За неделю до последнего звонка школьников согнали в актовый зал, и заморенная женщина в сером милицейском костюме прочитала им мрачную и пугающую лекцию.

В последнее время, говорила женщина в погонах, участились трагические «ЧеПе», в особенности на воде; дни стоят жаркие, дети купаются без осторожности — и вот вам сводка, весьма неутешительная… А посему во время каникул школьникам следует вести себя как можно скромнее, ходить на пляж только под присмотром родителей, а также не разговаривать с незнакомцами и непременно возвращаться домой к восьми часам. При слове «ЧеПе» глаза милицейской женщины делались почему-то стеклянными; Олька Петренко шепотом сообщила Таньке Сафоновой, что под Плотиной нашли девочку с оторванной головой. Танька не поверила — Олька слыла сплетницей и придумщицей.

А на следующий день утонул четвероклассник Торгун, утонул на глазах парочки приятелей, не внявших лекции и отправившихся на пляж безо всякого присмотра…

Похороны четвероклассника произвели на Юльку самое черное впечатление. Под гнетом тягостных мыслей она не заметила, как необычно мягок Ордынец, как он не отходит от нее ни на шаг.

Остаток дня они провели в парке над Плотиной; чудовищное сооружение казалось в тот день красивым, даже изящным, а Юлька не могла отделаться от звучащего в ушах шепота болтушки Петренко: под Плотиной, под Плотиной, под Плотиной…

— Под Плотиной, — сказал Ордынец. Юлька вздрогнула.

— Хочешь конфету? — спросил Ордынец. Он никогда не угощал ее конфетами. Она его угощала.

— Хочу, — ответила Юлька механически.

Он порылся в карманах и вытащил на свет маленькую тощую «барбариску»:

— На.

Юлька взяла. Конфета была теплой от тепла его тела. У Юльки почему-то забегали мурашки по коже.

— Тебе страшно? — спросил Ордынец.

Юлька не могла понять. Ей было не столько страшно, сколько тревожно и не по себе — и в тоже время ей льстило внимание Ордынца.