|
После этого появился Панч и, усевшись на ступеньку, принялся обмахиваться веером. Он взглянул на свои окровавленные ботинки и, склонив голову набок, так гнусно захихикал, что кто-то из зрителей со мной рядом закрыл лицо руками, да я бы и сам с радостью сделал это. Между тем сцена за спиной у Панча осветилась, но появился не фасад дома, как обычно бывает в этих спектаклях, а нечто более изысканное: роща и пологий склон холма. Светила очень натуральная луна, я бы даже сказал, настоящая. Над этим пейзажем медленно поднималось что-то, оказавшееся человеческой фигурой, с чем-то непонятным на голове. Она начала красться или, вернее, подползать к Панчу, который все еще сидел к ней спиной. К этому времени исчезла всякая иллюзия, будто это кукольное представление (правда, в тот момент эта мысль не пришла мне в голову). Панч оставался Панчем, но, как и прочие персонажи, в каком-то смысле стал живым существом, и оба персонажа на сцене двигались самостоятельно.
Когда я перевел взгляд на Панча, он все еще сидел, размышляя о своих мерзких подвигах. Однако в следующую минуту, вероятно, что-то привлекло его внимание, и он, резко выпрямившись, обернулся и увидел того, кто был уже почти рядом. И тут Панч явно пришел в ужас. Схватив свою палку, он устремился к лесу, едва успев ускользнуть от руки преследователя, внезапно протянувшейся, чтобы его схватить. Мне трудно выразить словами отвращение, которое я испытал, разглядев преследователя. Это была коренастая фигура в черном, с воротника спускались две белые полоски, какие носят англиканские священники. Головы не было видно: на нее был надет белесый мешок. Началась погоня, которая длилась бесконечно, то среди деревьев, то по полю на холме. Порой обе фигуры на несколько секунд скрывались из виду, и лишь по каким-то неотчетливым звукам можно было судить, что они все еще бегут. Наконец наступил момент, когда Панч, окончательно выбившийся из сил, шатаясь, вышел из-за кулис и рухнул на землю среди деревьев. Вскоре показался и его преследователь и начал озираться по сторонам. Заметив наконец лежащую фигуру, он тоже бросился на землю, спиной к зрителям и, быстрым движением сорвав с головы мешок, приблизил свое лицо к лицу Панча. И в тот же миг все потонуло во мраке. Раздался громкий протяжный вопль, от которого кровь застыла в жилах, и, пробудившись, я обнаружил, что прямо в лицо мне смотрит – кто бы ты думал? – большая сова, сидевшая на моем подоконнике, напротив изножья кровати, подняв крылья, словно две руки. Я встретился со свирепым взглядом ее желтых глаз, и она улетела. И тут я услышал чудовищный удар колокола. Ты скажешь, что это били часы на церковной башне, но я так не думаю. После этого я окончательно проснулся. Все это случилось в последние полчаса. Я понял, что вряд ли засну, поэтому встал, накинул что-то из одежды, чтобы не замерзнуть, и пишу тебе этот вздор в первые часы рождественского дня. Не упустил ли я что-нибудь? Ах да! Не было никакого пса Тоби, а фамилии на палатке Панча и Джуди были Кидман и Гэллоп, то есть определенно не те, которые советовал мне высматривать старьевщик. Сейчас, как мне кажется, я смогу заснуть, поэтому запечатываю письмо облаткой.
Первый инцидент был не очень серьезный. Насколько я понимаю, мистер Боу-мен отлично справил сочельник и сегодня был склонен ко всем придираться. Во всяком случае, поднялся он не очень рано, и, судя по тому, что я услышал, ни слуги, ни служанки не могли ему угодить. Последних он даже довел до слез. И я не уверен, что мистеру Боумену удалось сохранить самообладание, приличествующее мужчине. Когда я сошел вниз, он поздравил меня с Рождеством надтреснутым голосом, а несколько позже, нанеся бесцеремонный визит за завтраком, был отнюдь не жизнерадостен. Я бы даже сказал, что в его взглядах на жизнь было что-то байроническое. – Не знаю, согласитесь ли вы со мной, сэр, – сказал он, – но с каждым разом Рождество радует меня все меньше и меньше. |
