Все, что он ей писал в стольких восторженных письмах, он выражал теперь с такой пламенной убежденностью, что она внимала ему, как бы паря в облаках фимиама. Всем своим женским существом она ощущала ласку этих обожающих губ, ласку, какой она еще никогда не знала.
Когда он умолк, она ответила ему просто:
– И я тоже вас очень люблю.
Теперь они держались за руки, как подростки, шагающие бок о бок по проселочной дороге, и затуманенным взором наблюдали, как по реке ползут пароходики. Они были одни в Париже, среди смутного, немолчного, далекого и близкого гула, который носился над ними в этом городе, полном жизни, они были здесь в большем уединении, чем на вершине воздушной башни, и на несколько мгновений действительно забыли, что на земле есть еще что-то, кроме них.
К ней первой вернулось ощущение реальности и сознание, что время идет.
– Хотите опять встретиться здесь завтра? – спросила она.
Он подумал несколько секунд и смутился от того, о чем собирался просить:
– Да… да… разумеется. Но… разве мы никогда не увидимся в другом месте?… Здесь уединенно… однако… всякий может сюда прийти.
Она колебалась.
– Вы правы… А кроме того, вы не должны никому показываться еще, по крайней мере, недели две, чтобы все верили, что вы путешествуете. Будет так мило и так таинственно встречаться с вами, в то время как все думают, что вас нет в Париже. Но пока что я не могу вас принимать. Поэтому… я не представляю себе…
Он почувствовал, что краснеет, но сказал:
– И я не могу просить вас заехать ко мне. Может быть, есть другая возможность, другое место?
Как женщина практическая, свободная от ложной стыдливости, она не удивилась и не была возмущена.
– Да, конечно. Но об этом надо подумать.
– Я уже подумал…
– Уже?
– Да.
– И что же?
– Знаете вы улицу Вьё-Шан в Отейле?
– Нет.
– Она выходит на улицы Турнмин и Жан-де-Сож.
– Ну а дальше?
– На этой улице, или, вернее, в этом переулке, есть сад, а в саду – домик, из которого можно выйти также и на те две улицы, которые я назвал.
– Ну а дальше?
– Этот домик ждет вас.
Она задумалась, потом все так же непринужденно задала два-три вопроса, подсказанных ей женской осторожностью. Он дал разъяснения, по-видимому, удовлетворившие ее, потому что она сказала, вставая:
– Хорошо, завтра приду.
– В котором часу?
– В три.
– Я буду ждать вас за калиткой. Дом номер семь. Не забудьте. Но когда пойдете мимо, постучите.
– Хорошо. До свидания, мой друг. До завтра!
– До завтра. До свидания. Благодарю! Я боготворю вас!
Они стояли рядом.
– Не провожайте меня, – сказала она. – Побудьте здесь минут десять, потом идите набережной.
– До свидания.
– До свидания.
Она пошла очень быстро, с таким скромным, благонравным, деловым видом, что была совсем похожа на тех стройных и трудолюбивых парижских девушек, которые утром бегут по улицам, торопясь на работу.
Он приказал везти себя в Отейль; его терзало опасение, что квартира не будет готова завтра.
Но она оказалась полна рабочих. |