— Как, эту уродину? — воскликнул Николич, едва глянув на скульптуру.

Тогда Дамаскин схватил молоток и отбил у статуи руку Брызнула какая-то красноватая жидкость, похожая на ржавую воду. На камне проступили жилки, мускулы и кости, как на живом теле, только мраморные.

Узнав о случившемся, Атиллия чуть не убила отца, но было уже поздно. Дамаскин уже куда-то перенес статую, в поместье ее больше не было. С тех пор начались неприятности. Атиллии больше ни разу не удалось встретиться со своим «сыночком» Дамаскином. Вскоре Ягода принес вести невероятные и совсем плохие.

— Теперь-то все ясно, — рассказывал кучер, не переводя дыхания, — понятно, почему Дамаскин все время носил с собой саблю и нож. Поговаривают, он большой охотник до женского пола. Брошенные его женщинами любовники, женихи и мужья клялись, что головы ему не сносить. Справедливости ради надо сказать, что на днях Дамаскин ваш дворец над Тисой уже подвел под крышу и даже мебель расставил. Но в первую ночь, когда он там решил переночевать, на него напали и ранили. Неизвестный злодей неслышно подкрался к месту, где спал Дамаскин, и убил бы его, не случись с ним, с позволения сказать, незадача. Нападавший нарочно не поужинал, как это делают и дуэлянты перед поединком. И потому, когда он крался во мраке, у него громко забурчало в животе. Дамаскин проснулся, и это спасло ему жизнь. Увернувшись от сабельного удара, он успел схватить свой нож. В короткой схватке Дамаскин был ранен в голову, но сумел отрубить нападавшему указательный палец. Тот бежал без пальца, а Дамаскина нашли окровавленным на постели…

Услышав эту новость, Атиллия и ее отец помчались в поместье, но Дамаскина там не было. Посреди огромного парка возвышался неоштукатуренный дворец. Вокруг него стояли помощники Дамаскина.

— Где Дамаскин? — спросила испуганная Атиллия.

— Где Дамаскин? — спросил разгневанный господин Николич.

— Его увезли. Он ранен. Он нам велел спросить с вас плату. За двенадцать месяцев мы построили то, что другие строят три года, а вы нам заплатили только за год вперед.

Услышав это, господин Николич пришел в бешенство:

— Слушайте меня хорошенько и плюньте мне в глаза, если я совру! Ни гроша не получите, пока не закончите постройку!

С тем он и вернулся домой.

В подобных случаях господин Николич никогда не разговаривал с теми, чьими поступками был недоволен. Он не стал разыскивать раненого зодчего Дамаскина, но призвал его соперника, Йована Лествичника, архитектора храма, и попросил его поподробнее объяснить, кто такой и что такое этот Дамаскин.

— Подобно святому отцу Дамаскину, названный его именем зодчий Йован пользуется какой-то небесной математикой, отличной от здешней, земной, — отвечал Йован Лествичник. — По крайней мере, настолько же, насколько святая лингвистика Оригена отличается от нашей земной грамматики…

— А нельзя ли немного понятнее и поближе к Дамаскину? — прервал архитектора господин Николич.

— Можно. Дамаскин владеет великим искусством. Это искусство спать. Он встает до зари, кормит своих лошадей, обходит стройку, завтракает. Потом, прислонившись к дому, который он строит, несколько минут дремлет стоя. Второй раз, после обеда, присев на корточки в тени у стены, он во сне обегает свои воспоминания. В третий раз, после ужина, он укладывается и спит положенную ему часть ночи… Да, чтобы не забыть, — заключил свои рассуждения мастер Йован, — Дамаскин просил вам передать, что больше строить у вас не будет, и прислал вам эту шкатулку.

Когда господин Николич фон Рудна открыл шкатулку, он увидел в ней окровавленный указательный палец.

(Если вы не читали главу «Третий храм».