- Запах роз, - сказал Тобиас, - и я уверен, он шел от моря.

- Уж не знаю, откуда здесь пахнуть розам, - сказала Клотильда.

Пожалуй, это было так. Земля в поселке была сухой и бесплодной, на четверть из селитры, и только иногда кто-нибудь привозил из других мест букет цветов, чтобы бросить его в море, в том месте, куда бросали умерших.

- Это тот самый запах, который шел от утопленника из Гуакамайяля, сказал Тобиас.

- Вот так, - улыбнулась Клотильда, - если это приятный запах, можешь быть уверен - он не от этого моря.

- Это и в самом деле было жестокое море. Бывало, что сетями вылавливали только жидкую грязь, а во время отлива улицы поселка сплошь были усеяны дохлой рыбой. От динамита же на поверхности появлялись только остатки былых кораблекрушений. Те немногие женщины, которые еще были в поселке, как и Клотильда, всегда раздражались, когда стряпали. И так же, как она, жена старого Хакоба, вставшая в то утро раньше обычного, начала убирать в доме, а завтракать села с враждебным лицом.

- Мое последнее желание, - сказала она мужу, - чтобы меня похоронили живой.

Она сказала это, будто лежала на смертном одре, хотя сидела за столом, в комнате с большими окнами, сквозь которые струилось и разливалось по всему дому мартовское солнце. Напротив нее, голодный больше обычного, сидел старый Хакоб, человек, любивший ее так сильно и так давно, что не понимал ничьих страданий, если только речь шла не о его жене.

- Я хочу умереть будучи уверенной, что меня похоронят в земле, как всех честных людей, - продолжала она. - Единственный способ это знать идти куда-нибудь и умолять о милости похоронить меня живой.

- Не нужно тебе никого умолять, - сказал старый Хакоб с обычным спокойствием. - Я сам с тобой пойду.

- Тогда идем, - сказала она, - потому что я умру очень скоро.

Старый Хакоб пристально посмотрел на нее. Только глаза у нее оставались молодыми. Суставы обтянуты кожей, и вся она такая же, как эта пустынная земля - с давних времен и всегда.

- Сегодня ты выглядишь хорошо как никогда, - сказал он ей.

- Вчера вечером, - вздохнула она, - я слышала запах роз.

- Не волнуйся, - успокоил ее старый Хакоб. - С бедняками это случается.

- Дело не в этом, - сказала она. - Я всегда молилась о том, чтобы меня заблаговременно предупредили о смерти - хотела успеть умереть подальше от этого моря. Запах роз в этом поселке - не что иное, как предупреждение Бога.

Старому Хакобу не оставалось ничего иного, как попросить ее о небольшой отсрочке для улаживания кое-каких дел. Когда-то он слышал, что люди умирают не когда нужно, а когда хотят, и его всерьез обеспокоили предсказания жены. Он даже спросил себя: если ее час настал, может, и правда лучше похоронить ее живой?

В девять он открыл комнату, где раньше была лавка. Поставил у входа два стула и столик с доской для шашек и все утро играл со случайными партнерами. Со своего места ему виден был развалившийся поселок, облупившиеся дома с проглядывавшей кое-где прежней краской, изъеденной солнцем, и кусочек моря - там, где кончалась улица.

До обеда он, как всегда, играл с доном Максимо Гомесом. Старый Хакоб не мог представить себе более человечного противника, чем этот, прошедший невредимым две гражданские войны и только в третьей потерявший один глаз. Нарочно проиграв ему одну партию, он уговорил его сыграть вторую.

- Вот скажите мне, дон Максимо, - спросил он, - вы бы смогли похоронить живой свою жену?

- Наверняка, - сказал дон Максимо Гомес. - Поверьте: и рука бы не дрогнула.

Старый Хакоб удивленно промолчал. Потом, нарочно отдав свои лучшие фигуры, вздохнул:

- Это я к тому, что Петра вроде собралась умирать.

Выражение лица дона Максимо не изменилось. "В таком случае, - сказал он, - нет необходимости хоронить ее живой". Он "съел" две фигуры и вывел одну в дамки.