Все.

    Больше я ничего не запомнил.

    Даже разрыва снаряда, угодившего-таки в наш окоп и в одно мгновение превратившегося в столб песка и пламени, взметнувшийся вверх – к красноватым марсианским небесам.

    Сколько продолжалось небытие, наступившее вслед за этим, я не имею понятия.

    Потом я услышал непрерывный высокочастотный писк, издаваемый зуммером полевого радиотелефона.

    Какое-то время я продолжал лежать, пытаясь не обращать внимания на посторонние звуки. Я был мертв, и никто не имел права беспокоить меня. Даже сам Господь Бог… Или кто там у них на Небесах встречает вновь прибывших?.. Я заслужил свое право на покой…

    Но писк зуммера был настолько омерзительным, что даже мертвого мог поднять из могилы.

    Что уж говорить обо мне.

    Я поднялся на четвереньки и потряс головой, стряхивая песок с каски. Сплюнув несколько раз, я очистил от песка рот. Если забыть о том, что голова раскалывалась от зверской боли, в остальном я был в полном порядке.

    Радиотелефон пищал где-то совсем рядом.

    Постояв какое-то время неподвижно не четвереньках, я понял, что если не заставлю его умолкнуть, то голова моя точно лопнет от наполнявшей ее и делавшейся с каждой минутой все плотнее пульсирующей боли.

    Протянув руку на звук, я на ощупь отыскал телефонную трубку.

    – Слушаю, – прохрипел я в микрофон.

    – Отделение сорок два дробь девятьсот четырнадцать! – проорал мне в ухо голос, такой же раздражающе-мерзкий, как и телефонный зуммер.

    Непроизвольным движением я отвел руку с зажатой в ней телефонной трубкой в сторону.

    Пронзительный голос штабного офицера ввинчивался в ухо, словно сверло, причиняя почти физическое страдание. И это при том, что в воздухе на все голоса завывали сотни летящих снарядов и еще примерно такое же их число разрывалось с диким грохотом, вспахивая скудную марсианскую почву. Быть может, политая кровью погибших солдат, она когда-нибудь станет плодородной?

    – Отделение сорок два дробь девятьсот четырнадцать?! – снова проорала трубка, на этот раз с вопросительными интонациями.

    – Да, – ответил я, осторожно поднеся трубку к уху.

    – Кто у телефона?

    – Сержант Антипов.

    – Сержант! Немедленно передайте трубку командиру отделения!

    – Сейчас, – буркнул я в трубку и огляделся по сторонам, ища взглядом лейтенанта Шнырина.

    Только сейчас увидев, во что превратился наш окоп, я вспомнил о взрыве.

    Снаряд траггов разворотил заднюю стенку окопа, точно в том месте, где находился лейтенант Шнырин. Взорвался он, уже глубоко зарывшись в песок. К тому же снаряд, скорее всего, был не осколочный, а кумулятивный – края пробитой им воронки были покрыты слоем спекшегося песка, похожего на мутное стекло. То ли этот снаряд случайно оказался в обойме у артиллеристов-траггов, то ли они рассчитывали поразить цель посерьезнее нашего окопа – кто его знает? Чудом можно было назвать и то, что не сдетонировали находившиеся неподалеку от эпицентра взрыва ящики со снарядами. Как бы то ни было, только совокупность всех этих факторов спасла от смерти меня. А также Берковица с Динелли, которые сидели среди кучи пустых ящиков из-под снарядов, полузасыпанные песком, и обалдело хлопали глазами.

    А вот от лейтенанта Шнырина ничего не осталось.