Николай Лейкин. Сцены
В СКВЕРЕ
Петербургская ранняя весна. Восемь часов вечера, а на дворе еще свет белый. Косое солнце золотит верхушки домов. Смолкает мало-помалу городской шум. Бегут домой гостинодворцы, покончившие торговлю, бегут мастерички, двенадцать часов кряду гнувшие спину за шитьем, по дороге заходят отдохнуть в скверы. Михайловский сквер более других переполнен публикой. По дорожкам шныряют уличные фланеры с папиросами во рту и заглядывают под женские шляпки. Скамейки почти все заняты. Дорожки перед скамейками исчерчены зонтиками и палками. Вот какой-то юноша вперил взор вдаль и с нетерпением посматривает на часы. Тут же приютилась и дамочка под вуалью и с книгой. Она делает вид, как будто читает, но на самом деле даже и книгу-то держит кверху ногами. На голых прутьях кустарников чирикают воробьи. По дорожке около калитки бродит военный писарь в фуражке набекрень и насвистывает арию «Все мы жаждем любви, это наша святыня». — Дай Христа ради рубль серебра до завтра. Глафира Ивановна просит угостить ее шоколадом, а у меня ни копейки, — шепчет серая поярковая шляпа своему товарищу. — Не угостить — вся интрига полетит к черту. — Притворись холодным и разочарованным. Это иногда лучше бывает. Вместо шоколада заведи разговор о смерти. Сразу на сердце подействуешь. — Да неужто ты мне не можешь поверить рубля серебром! — Чудак! Ну как я тебе поверю, когда у меня его нет? Я сам занял у хозяйки восемь копеек на апельсин Марье Ивановне… — Ах ты господи! Вот история-то! — восклицает франт. — Тут любовь разыгрывается, а в кармане ни копейки! Она и записку любовную приняла, вздыхает, начертила зонтиком мой вензель на песке… — Говорю, заведи разговор о смерти, и она сейчас о шоколаде забудет. — Ну тебя к черту! Губастый старичок подсел на скамейку к молоденькой мастеричке с зеленой коробкой в руках, оперся подбородком на палку, скосил на девушку глаза и начинает с ней разговаривать. — Погода, душечка, какая прекрасная… Так и веет эфиром любви… — Это даже можно сказать совсем напротив! — отчеканивает девушка. — Все благоухает: как природа, так равно и вы… — Это до нас не касается. — А что, ангелочек, есть у вас папенька или маменька? — Не в ту центру попали. — Коли нет родственников, и чужой старичок приголубить может. Старенькие-то лучше, хе, xe, хе! — Ах, оставьте пожалуйста… — А братец… например, эдак, двоюродный?.. — Пожалуйста, без интриги… — Верно, приказчика из Гостиного ждете или чиновничка махонького. У меня их, барышня, целый десяток под началом, этих чиновников-то. — Подводите ваше коварство под самого себя. — Хотите, купидончик, я вам виноградцу куплю, яблочков? Или, может, пряничного гусарика? — Совсем в нас не та политика, ошибаетесь… Девушка встает с места, идет по дорожке и садится на другую скамейку. К ней подходит молодой человек в серо-голубом галстуке и с маленькими бакенбардами, напоминающими клочья пакли. — Петя!.. Петя! Ну что ты так долго? Как тебе не стыдно! — восклицает девушка. — Сейчас ко мне какой-то старичишка приставал и разные интересы насчет любви заводил! — Ах он мерзавец! И ты не могла его сразу отчалить? Где он? Покажи мне его. — Да вон на той скамейке… Вон палка и шляпа виднеется… Глаза по ложке и зубы, как у верблюда дикого. Такой противный! — Ах он скот! Да я его в три дуги! Три ребра высажу! Переносье вывихну!.. — Оставь, Петя! Теперь уж кончено. |
