— Папочка… — прошептала она в темноту, объятая всепоглощающей печалью. Его больше нет и никогда не будет. Она больше не станет писать писем и молить Бога, чтобы он ответил ей. Она будет заниматься своим делом, встречаться с друзьями и постарается заполнить образовавшийся в ее жизни вакуум.

У нее никогда не появится возможность сказать отцу: «Папа, я люблю тебя» — или услышать от него: «Дина, я люблю тебя и всегда любил. Давай простим друг друга, забудем о прошлом и будем относиться друг к другу как прежде».

Она рыдала в подушку, настолько переполненная горем и скорбью, что казалось, ей уже не справиться со своими чувствами. Как он мог не ответить ни на одно из ее писем? Как он мог так долго гневаться на нее? Она же его единственный ребенок! Неужели возможно, что он никогда не любил ее?

Да что же я лежу и мучаюсь этими мыслями? Так больше нельзя! Отбросив в сторону одеяло, она выпрыгнула из постели, торопливо сменила ночную сорочку на спортивный костюм и кроссовки. Затем, пробравшись по темному дому, через черный ход вышла на улицу.

Ночной воздух был прохладным и освежающим. Дина дышала полной грудью. Горевшие во дворе фонари позволяли различать дорогу, и она пошла пройтись. Кроме собственного дыхания и звуков шагов, до нее доносились стрекот сверчков, отдаленное мычание коров, приглушенный топот лошадей в загонах — уютные, знакомые с детства звуки. К ней подбежал пес, принадлежавший одному из работников, и обнюхал ее. Выйдя за пределы двора, освещенного фонарями, она остановилась и подняла взгляд к звездам. Ночь была великолепной, безоблачной и прозрачной, на небе ярко сияли миллионы звезд.

Дина вздохнула, повернулась и неторопливо побежала вокруг построек. Пробежка пошла ей на пользу: она почувствовала себя лучше. Раньше она словно плавала в тумане, а теперь пришла ясность. Ей придется самой помочь себе вернуться к нормальной жизни. Поэтому она останется в Вайоминге до пятнадцатого, а затем вернется домой. Но она более не ощущала Сиэтл своим домом, теперь домом ей казались ранчо и Вайоминг.

— Дина…

Она едва не вскрикнула от испуга. Сердце тяжело и быстро стучало. Обернувшись, Дина увидела Рая.

— А, это вы… Я думала, все уже спят.

— Наверное, так оно и есть.

— А почему вам не спится?

— Я бы спросил о том же вас, если бы заранее не знал ответа.

— Вы напугали меня до полусмерти!

— Я этого не хотел.

— Надеюсь, не хотели. И часто вы гуляете по ночам?

— День выдался тяжелым, Дина, и не только для вас.

— Вы беспокоитесь за свое место?

— У меня никогда не было сложностей с работой. Нет, за свое место я не беспокоюсь. — Рай посмотрел в темноту. — Откровенно говоря, я не знаю, что меня тревожит.

Дина внимательно изучала его профиль. Похоже, он и впрямь чем-то озабочен. Как ни больно было в этом признаться, Рай все же знал ее отца лучше, чем она сама.

Рай вновь перевел взгляд на ее лицо:

— Меня беспокоите вы, Дина.

— Я?! — недоверчиво воскликнула она. — Ради всего святого, каким образом я могу стать причиной вашей бессонницы?

— Не знаю. Возможно, меня беспокоит ваше отношение к ранчо.

Рай был не из тех мужчин, кто бегал за каждой юбкой, к тому же существовало несколько веских аргументов против того, чтобы завязывать близкие отношения с Диной Колби. Во-первых, он сильно подозревал, что она станет его работодателем. Во-вторых, она не казалась человеком открытым и дружелюбным… И еще одна деталь вызывала у Рая вопросы. Почему за три года, что он проработал на ранчо, Дина ни разу не приехала навестить отца? Почему Саймон никогда не говорил о своей дочери? И почему лишь после смерти Саймона он узнал, что у него вообще есть дочь?

— Мое отношение к ранчо никого не касается, — произнесла Дина подчеркнуто спокойным голосом, так как не желала снова рассердить Рая.