Дело кончилось тем, что скоро игорный промысел Менара стал успешнее прежнего. Везение сопровождало его как всегда. Игроки являлись толпами, и деньги текли рекой в его кассу. Но зато счастье Анжелы исчезло, как сон. Менар обращался с ней с равнодушием, равнявшимся презрению. Часто не видала она его по целым неделям и месяцам. Старый дворецкий кое-как управлял домом и хозяйством; остальная прислуга менялась всегда по капризу Менара, так что Анжела иногда чувствовала себя чужой в собственном доме. Часто во время бессонных ночей слышала она, как карета Менара останавливалась у подъезда, как выносили из нее тяжелые, набитые золотом шкатулки, как Менар отрывистым голосом раздавал приказания, после чего тяжело и со стуком запирались двери отдаленной комнаты. Горькие слезы ручьем катились из глаз бедной женщины, на ум невольно приходил Дюверне, и Анжеле оставалось только умолять небо послать желанный и скорый конец ее несостоявшейся жизни.

Однажды случилось, что один молодой человек из хорошего семейства, проиграв за игорным столом Менара все свое состояние, застрелился тут же на глазах у всех, так что его кровь и мозг брызнули на стоявших рядом игроков, в ужасе отпрянувших. Менар один остался невозмутим и холодно спросил спешащих разойтись партнеров, что неужели поступок глупца, неумеющего себя вести в обществе, мог послужить причиной, чтобы кончить игру раньше времени?

Случай этот, однако, наделал много шуму. Даже завзятые, отчаянные игроки были потрясены бессердечием Менара. Против него восстали все. Полиция закрыла его игорный дом. Кроме того его обвинили в шулерстве, чему в числе доказательств, по мнению суда, служило его необыкновенное счастье в игре. Менар не смог оправдаться, и огромный, наложенный на него штраф лишил его значительной доли состояния. Он увидел себя униженным и обесчещенным. Тогда снова вернулся он к оставленной им жене, которая с добрым участием приняла его, несчастного и раскаявшегося, помня пример своего отца, который под старость успокоился и бросил бурную жизнь игрока; она надеялась, что и Менар, приближавшийся к зрелым годам, сможет переменится. Менар оставил с женой Париж и поселился в Генуе, родном городе Анжелы, где и жил первое время скромно и тихо. Но разрушенные уже однажды демоном, овладевшим Менаром, светлые, прежние отношения с женой восстановить было невозможно. Недоразумения и недоговоренность между супругами остались и скоро вынудили Менара опять искать вне дома удовольствий и развлечений. Его дурная слава долетела из Парижа до Генуи, так что начать игорное дело не представлялось никакой возможности, несмотря на неодолимое желание это сделать.

В Генуе держал в это время самый богатый игорный дом один французский полковник, вынужденный оставить службу из-за полученных в нескольких кампаниях ран. С завистью и затаенной злобой явился Менар в числе игроков, надеясь, что обычное его счастье поможет ему сорвать банк и уничтожить соперника. Полковник против своего обыкновения приветствовал Менара с шутливой веселостью, громко объявив, что сегодня игра в первый раз будет чего-нибудь стоить, потому что в числе игроков оказался Менар со своим всем известным счастьем.

В начале Менару по-прежнему являлись все счастливые карты, но когда, наконец, доверясь своему счастью вполне, воскликнул он: «Va banque!» — его карта была бита, и он сразу проиграл очень значительный куш.

Полковник, бывший до того совершенно равнодушным и к везению и к неудачам других, в этот раз с какой-то особенной радостью забрал деньги изумленного Менара, счастье которого, по всему было видно, совершенно изменилось с этой минуты. Он стал просиживать за игрой целые ночи и, теряя постоянно, проиграл наконец все свое состояние, кроме небольшой суммы тысячи в две дукатов, которая у него хранилась в ценных бумагах.

Целый день пробегал он в поисках возможности разменять эти бумаги на звонкую монету и только поздно вечером вернулся домой. Ночью хотел он начать игру на эти последние деньги, но Анжела, догадавшаяся обо всем, вся в слезах бросилась к его ногам, заклиная его Божьим именем и всеми святыми бросить пагубное намерение, которое грозило повергнуть их в беспросветную нищету и унижение.