Это так — объяснения, которые Санька пыталась дать самой себе, ей было как-то неловко оттого, что она чувствует себя неуютно в обожаемом Лилькой доме.

Да там и было неуютно!

В какой бы части дома ни находился человек, он неизбежно оказывался спиной или к двери, или к какому-нибудь темному углу. Черт его знает, может, его специально так строили, а может, это нечто концептуальное или лихо-дизайнерское, недоступное таким непродвинутым барышням, как она. Но оставаться там терпеть не могла и всегда старалась вернуться домой, в Москву.

«Это я хандрю, — поняла Александра, выруливая на поселковую улицу, в конце которой и стоял Лилькин домина, — злюсь и хандрю! Все потому, что отдых обломался, а я так все замечательно придумала! Э-эх…»

Так папа говорил — хандрить.

— Что ты хандришь, маленькая? — спрашивал он, усаживая грустную Сашку к себе на колени и прижимая к груди. Его уютная теплая грудь всегда была одета в белую рубашку с галстуком, жилет и пиджак и пахла сложной смесью химических препаратов, трубочным табаком и просто папой.

Александра замирала от восторга. Она обожала своего папу — боготворила все, что связано с ним: его запах, голос, сидение у него на коленках, поглаживание его огромной, теплой и шершавой от реагентов руки по ее худосочной спинке с торчащими лопатками. Только там, внутри его объятий, она чувствовала себя любимой, нужной, защищенной и счастливой.

Она так это все любила, что иногда специально притворялась, будто ей грустно, и это точно можно назвать «хандрой», только чтобы папа взял ее на коленки и гладил, и прижимал к груди, успокаивая и защищая от всех невзгод.

Охохошеньки-хо-хо!

Не надо было сегодня ехать к Лильке! Ох, не надо!

Раз полезли такие мысли, да еще воспоминания эти, значит, точно вымоталась до предела, и ничего хорошего это не сулит!

Воспоминания о папе — это самое лучшее и теплое, что было в ее жизни, и она держала их под запретом.

Строгим. Наистрожайшим!

По многим причинам, одной из которых было предвестие неприятностей, Саша однажды вдруг осознала, что каждый раз, когда она так ярко и живо вспоминает папу, следуют неприятности. Наверняка так просто совпало несколько раз, но она по привычке вывела закономерность.

А может, он предупреждал ее?

Все может быть, но лучше все эти экскурсы в прошлое контролировать.

«Ладно! Все! Разворчалась тут! — отчитала она себя мысленно. — Все, приехали! Лучше вылазь, твоя станция!»

Она остановила машину сбоку здоровенных массивных ворот, присовокупленных к такому же внушительному забору, огородившему необъятных размеров участок. Хорошо, что хоть охранников нет и бешеных собак к ним в придачу. Видимо, у ныне присутствовавшего в бурной Лилькиной жизни «папика» на охранников денег нет, а может, жалко денежек — что любовницу охранять, чай, не жена.

— Да что с тобой?! — не выдержав навалившегося пессимизма и тоски, вслух возмутилась Сашка. — Что ты разнылась?

Она вздохнула тяжко, как старушка над своей скудной пенсией и горемычной жизнью. Вздохнула еще раз — возможность выспаться сегодня в любом случае накрылась, чего уж теперь вредничать.

Саша стала торопливо выбираться из машины, заметив, что ворота, дрогнув могучим телом потревоженного богатыря, медленно поползли в сторону. Это Лилька видела подъезжающую машину с балкона.

Александра прокричала в глубь открывающихся просторов частной Лилькиной собственности, одновременно ставя машину на сигнализацию:

— Я заезжать не буду!

— Ты что, не останешься? — послышался с балкона Лилькин капризный голос.

Александра всегда поражалась: как это у нее получается — кричать и ныть одновременно? Профессионал!

— Ну во-от, опять! — недовольно проворчала Лилька, но движение ворот остановила.