— Хорош! — сказал распорядитель ножки. И, взяв Вениамина Л. за шею, толкнул его в сторону приоткрытой двери. — Покажи сначала, что заслуживаешь жратвы. Пошли давай.

— Пошли, пошли! — тоже толкнул его в шею другой. — Посмотрим, что от тебя проку. Обжора нашелся!

Толкая Вениамина Л. в шею, и тот, и другой слегка оцарапали его своими когтями, может быть, даже специально подвыпустив их из подушечек, и Вениамин Л. почувствовал, как из ранок, собравшись в ручеек, медленно потекла за шиворот кровь. Вновь невольно взгляд его упал на собственные руки. Ногти на его пальцах были длинные, но прямые и тонкие, они никак не походили на когти. Что за бессмысленная вещь — ногти, подумалось ему. Когти — вот вещь.

Его сопровождающие поняли смысл взгляда Вениамина Л.

— Ничего, — сказал кто-то один из них у него за спиной. — Человеку полезно пускать кровь. У него после этого голова лучше работает.

— И вообще кровь у него вкусная, — подхватил второй, и Вениамин Л. тотчас ощутил на себе вес чужого тяжелого тела, и по шее ему шершаво и влажно быстро прошлись раз и другой языком.

Он содрогнулся, рванулся вперед, стряхивая с себя чужое тело, то грузно осело на землю, и следом за спиной раздался дружный смех обоих.

— Не боись! Никто с тобой ничего! Еще каждый день курочек будешь жрать! — перебивая друг друга, смеялись его сопровождающие.

Путь занял весьма изрядное время.

Подвалы переходили один в другой, они были связаны друг с другом: где просторными, выложенными кирпичом переходами, где узкими земляными лазами. Пробираясь по лазам, приходилось низко нагибаться, временами становиться на четвереньки и едва не ползти. Вениамину Л. это давалось с трудом. Коленям было больно, крупичная, щебенчатая крошка резала ладони, пыль лезла в глаза, забивала ноздри, в носу свербило, и он все время сотрясался от чиха. Его же сопровождающие проделывали все это с необыкновенной легкостью и даже, казалось, удовольствием: припадали к земле, вытягивались вдоль нее — и будто скользили. Тот, что шел сзади, время от времени нетерпеливо подталкивал Вениамина Л. в зад:

— Поживей! Не зли меня, шевелись! А то сейчас хватану за яйца — тогда побежишь!

Угроза действовала — Вениамин Л. резко убыстрял ход. Он знал их зубы, знал, с каким удовольствием пускают они их в действие и как тяжело заживают потом раны.

Помещение, в которое его привели, в отличие от всех других было чисто подметено, из забранных решеткой вентиляционных окошек вверху, под самым перекрытием, узкими снопами падал белый дневной свет, и вообще оно больше походило на какую-нибудь канцелярскую комнату, чем на подвал: стояли письменный стол с чернильным прибором посередине, кожаный диван, два кожаных кресла, рядки стульев у стен. Правда, все это — обшарпанное, оббитое, траченное временем, будто со свалки.

Незамеченная Вениамином Л., когда его ввели сюда, дверь в дальнем углу подвала-канцелярии распахнулась, оттуда вышел ухоженный, сытый господин и, оглаживая на ходу свои длинные, метелками торчащие усы, властным тяжелым шагом прошел к венскому креслу за письменным столом. Это был именно господин, иначе не скажешь. Те двое, что привели Вениамина Л. сюда, тоже были в дорогих длинных темно-синих кашемировых пальто, с дорогими длинными белыми шарфами на шеях, но в выражении их морд, в том, как лупили глазами и даже как шевелили длинными метельчатыми усами, сквозила суетливая хамская угодливость, а этот знал себе цену, любил себя, и в движениях его была хозяйская уверенность. Одет он был в шелково играющий на складках черный костюм тонкой портновской работы, шелково блистающую ослепительно-белую сорочку, с шелковым фиолетово-красным галстуком на груди.