|
До вечера она ходила по бульварам и по берегу Москвы-реки, чувствуя один ветер сентябрьской мелкой непогоды и не думая ничего, как пустая и усталая. Ночью она хотела залезть на ночлег куда-нибудь в ящик, найти порожнюю пищевую будку Мостропа или еще что-либо, как поступала она прежде в своем бродячем детстве, но заметила, что давно стала большая и не влезет незаметно никуда. Она села на скамью в темноте позднего бульвара и задремала, слушая, как бродят вблизи и бормочут воры и бездомовные хулиганы. В полночь на ту же самую скамью сел незначительный человек, с тайной и совестливой надеждой, что может быть эта женщина полюбит его внезапно сама, поскольку он не мог по кротости своих сил настойчиво добиваться любви; он в сущности не искал ни красоты лица, ни прелести фигуры -- он был согласен на все и на высшую жертву со своей стороны, лишь бы человек ответил ему верным чувством. -- Вам чего? -- спросила его проснувшаяся Москва. -- Мне ничего! -- ответил этот человек. -- Так просто. -- Я спать хочу, и мне негде,-- сказала Москва. Человек сейчас же заявил ей, что у него есть комната, но во избежание подозрений в его намерениях -- лучше ей снять номер в гостинице и там проспать в чистой постели, закутавшись в одеяло. Москва согласилась, и они пошли. По дороге Москва велела своему спутнику устроить ее куда-нибудь учиться -- с пищей и общежитием. -- А что вы любите больше всего? -- спросил он. -- Я люблю ветер в воздухе и еще разное кое-что, сказала утомленная Москва. -- Значит -- школа воздухоплавания, другое вам не годится, -- определил сопровождающий Москву человек. -- Я постараюсь. Он нашел ей номер в Мининском Подворье, заплатил вперед за трое суток и дал на продукты тридцать рублей, а сам пошел домой, унося в себе свое утешение. Через пять дней Москва Честнова посредством его заботы поступила в школу воздухоплавания и переехала в общежитие. 2 В центре столицы, на седьмом этаже жил тридцатилетний человек Виктор Васильевич Божко. Он жил в маленькой комнате, освещаемой одним окном; гул нового мира доносился на высоту такого жилища как симфоническое произведение -- ложь низких и ошибочных звуков затухала не выше четвертого этажа. В комнате было бедное суровое убранство, не от нищеты, а от мечтательности: железная кровать эпидимического образца с засаленным, насквозь прочеловеченным одеялом, голый стол, годный для большой сосредоточенности, стул из ширпотребного утиля, самодельные полки у стены с лучшими книгами социализма и девятнадцатого века, три портрета над столом -- Ленин, Сталин и доктор Заменгоф, изобретатель международного языка эсперанто. |
