— Что случилось-то? — спросил один из приятелей.

— А ты разве не был в воскресенье?

— А ты не помнишь, что я не был? Я ж к бою готовился. А когда готовишься — праздники по боку. Вспомни, я тебя предупредил.

— Теперь вспоминаю, — сказал Мохнатый. — Ты такое пропустил, Русито.

— Несчастный случай приключился, да?

— Еще какой, — сказал Мохнатый. — Старик с крыши навернулся, прямо во двор, чуть не убился. Ой, что было.

— Настоящий несчастный случай, — сказала сеньора Пресутти. — Расскажи, Атилио, а то меня страх берет, только вспомню.

— Бедняжка донья Росита, — сказала Нелли.

— Бедняжка, — сказала мать Нелли.

— Подумаешь, какое дело, — сказал Мохнатый. — Ну, собрались ребята проводить нас с Нелли. Старуха налепила равиолей, потрясных, а ребята притащили пива и пирожных всяких. Сидим, значит, на террасе, на крыше, мы с младшеньким пристроили навес, принесли радиолу. В общем, все у нас есть, гуляем. Сколько нас было-то? Тридцать, не меньше.

— Больше, — сказала Нелли. — Я считала, почти сорок. Жаркого еле хватило, помню.

— В общем, славно погудели, не то что здесь, как в мебельном магазине. Старик сидел во главе стола, рядом с ним — дон Рапо, с верфей. Сам знаешь, старик мой обожает стаканчик опрокинуть. Смотри-ка, смотри-ка, какую старуха мину скорчила. Я что — неправду говорю? А что в этом плохого? Я знаю одно: когда бананы принесли, мы все уже были косые, а старик — косее всех. А как пел, мамочка родная. Потом ему в голову ударило выпить за наше плавание, он поднялся — пол-литровая кружка в руке — только рот разинул, а тут его кашель прихватил, он назад вот так откинулся и ухнул вниз, прямо во двор. Грохоту было, ужас, бедный старик. Ну прямо как мешок с кукурузой, клянусь.

— Бедный дон Пипо, — сказал Русито, а сеньора Пресутти достала из сумочки платок.

— Видишь, Атилио? Заставил маму плакать, — сказала Нелли. — Не плачьте, донья Росита. Ничего страшного не случилось.

— Конечно, — сказал Мохнатый. — Но шороху наделал, че. Мы все — вниз, я был уверен, что старик себе шею свернул. Женщины — в слезы, такое тут заварилось. Я велел Нелли радиолу выключить, а донье Пепе пришлось заняться старухой, с ней припадок приключился. Бедняга, как ее корчило.

— А дон Пипо? — спросил Русито, жаждавший крови.

— Ну, старик у нас потрясный, — сказал Мохнатый. — Я как увидел его — лежит на каменных плитах и не шелохается — так и подумал: «Ну все, остался ты, милок, без отца, сиротою». Младшенький пошел вызывать «скорую», а мы стянули со старика майку, поглядеть, дышит ли. А он первым делом, как глаза открыл, сразу руку — в карман, проверить: бумажник не сперли? Старик, он такой. Потом сказал, что спину больно, но ничего, обойдется. Сдается, он был не прочь гудеть и дальше. Помнишь, старая, как мы тебя привели, чтоб ты своими глазами увидела — ничего с ним не сталось? Вот смеху-то, ей бы успокоиться, а с ней опять припадок, да пуще прежнего.

— Волнительная она у вас, — сказала мать Нелли. — Один раз у нас тоже…

— В общем, когда «скорая» подоспела, старик уже сидел на каменном полу, а мы все хохотали как бешеные. Двое фельдшеров прикатили и слушать не захотели, чтобы оставить его дома. Увезли все-таки бедного старика, не оставили, но я тоже не дал маху: когда один попросил меня какую-то бумажку подписать, я заставил его сперва посмотреть мне ухо, его иногда закладывает.