|
На джонке со времен ее былого великолепия сохранились две каюты «люкс», а о втором славном периоде в ее истории напоминал вместительный бар и гигантский холодильник. Лишь одно обстоятельство смущало нас: де Бишоп ждал папоротниковеда, а тот явно не спешил появиться до начала ураганов. Легко понять, что это нас несколько тревожило, и в начале ноября, когда над горизонтом на востоке появились первые хмурые тучи, мы стали искать другое судно.
Нас выручила «Моана». От прочих шхун «Моану» отличало лишь одно: в ее трюмах лежал груз, предназначенный для Рароиа. Мы отнесли свой багаж и двух котят (нас предупредили, что на Туамоту много крыс) в каюту, которая по каким-то неведомым причинам именовалась салоном, и обнаружили, что для нас самих уже не остается места. Впрочем, это обстоятельство должно нас только радовать, — уверяли в один голос все, кому когда-либо приходилось иметь дело со здешними шхунами и, в частности, с «Моаной». Действительно, в «салоне» прочно утвердился смешанный аромат несвежей копры, бензина и плесневелой муки. Без особого огорчения мы разместились на палубе в обществе нескольких обитателей Маркизских островов, которые немедленно вызвались проинструктировать нас, как устроиться, чтобы не скатиться во сне за борт, и радушно угостили загадочным зеленым пуддингом прямо из ржавого таза. Затем мы поспешили сойти на берег, чтобы попрощаться со своими друзьями, однако последние почему-то без особого доверия встретили наше радостное сообщение, что все готово к отплытию. Мы очень скоро поняли почему. Шхуна должна была выйти в море не позже пяти часов вечера, а в шесть капитан объявил, что отплытие откладывается до девяти. Еще раз простившись с друзьями, лица которых выражали возрастающее сомнение, мы прибыли на судно ровно в девять и не увидели на нем ни души. — Забастовка, — объяснил старик таитянин, восседавший на одной из старинных пушек, врытых в землю и служащих для швартовки судов. (Трудно придумать более разумное применение для пушек!) — Забастовка? — повторили мы недоуменно. — Вот именно, — подтвердил старик. — Матросы давно не были в Папеэте. Хотят повеселиться. Капитан идет в кабак, говорит: «Пора отваливать…» Матросы кричат: «Сгинь! Нам хорошо и здесь». Многие так пьяны, что совсем языком не ворочают. Бывает, что бастует капитан, а то моторист или еще кто-нибудь. «Забастовка» длилась три дня. А на четвертый день в городе пошел новый фильм с популярным артистом в главной роли, и вся команда отправилась в кино. Все это время мы предусмотрительно оставались на берегу, чтобы шхуна не приелась нам еще до выхода из Папеэте, но по утрам приходили со своими котятами в гавань справиться, как с отплытием. И каждый раз нас встречали только сочувственные жесты. Мы уже готовы были потерять всякую надежду, когда на пятый день совершенно случайно обнаружили, что матросы «Моаны» выбирают концы. Подхватив котят, мы побежали к шхуне. Команда явно испытывала небывалый прилив энергии (должно быть все деньги были пропиты!), и не успели мы ступить на палубу, как заворчали моторы. А еще час спустя мы покачивались на волнах в открытом море, направляясь к лабиринту коралловых островов и рифов, именуемому Туамоту. За последние сутки стоянки в гавани шхуна превратилась в настоящий Ноев ковчег. На самом носу теснился десяток свиней, тут и там из-под брезентов и ящиков выглядывали куры и петухи, на крышке люка торжественно возлежала корова, а на средней палубе резвились две козы, игриво бодая каждого, кто оказывался поблизости. Кроме наших приятелей-маркизцев, которые не переставали жевать свой удивительный пуддинг, в число пассажиров входило несколько островитян с восточной части архипелага Туамоту, двое таитян, собиравшихся искать клад на необитаемом острове, и миссионер в голубой сутане. |
