Слева располагался книжный магазин издательства «Даблдей». Они не нашли там Г. М. Но Сай, бросив взгляд на ряд стеклянных дверей метро в конце коридора и увидев, кто находится за ними, издал торжествующий возглас и сунул в руку мальчика еще одну долларовую купюру.

— Это все, Дик! Задание выполнено! — И он устремился в одну из стеклянных дверей.

На него пахнуло теплым дыханием метро. Справа, за восемью турникетами с новыми металлическими темно-зелеными перегородками, установленными, когда стоимость проезда возросла до десяти центов, виднелась лестница, ведущая вниз к поездам, связывающим Гранд-Сентрал с Таймс-сквер.

Слева, у стены, выложенной белыми плитками, находилась будка размена денег с решеткой над отверстием. В промежутке между турникетами и будкой, но на значительном расстоянии от обоих, стоял очень большой и очень старый чемодан, украшенный многочисленными наклейками, свидетельствовавшими о совершенных путешествиях. На чемодане, скрестив руки на груди, как Наполеон, отбывающий на Святую Елену, восседал сэр Генри Мерривейл.

Лицом к нему, уперев кулаки в бока, стоял полицейский.

Некоторые утверждают, что, если бы Сай Нортон вмешался немедленно, все было бы хорошо. Но для таких лиц у Сая имелся уверенный ответ: «Коп не находился на дежурстве. Это был полицейский, работающий на мотоцикле — в кожаных крагах и прочем. К тому же он пребывал в хорошем настроении».

Во всяком случае, пребывал, когда впервые увидел Г. М.

— В чем дело, папаша? — весело осведомился полицейский. — У вас нет денег на подземку?

Г. М. выпятил брюхо и злобно сверкнул глазами поверх больших очков.

— Конечно, у меня есть деньги, — ответил он, сунув руку в карман и протягивая горсть мелочи. На кончике одного пальца он удерживал десятицентовую монету, а на кончике другого — пятицентовую. — Но за пятьдесят лет, — продолжал Г. М., бросив взгляд сначала на десяти-, а потом на пятицентовик, — я так и не смог понять, почему маленькая стоит больше, чем большая.

— Что-что?

— Не важно, сынок. Я просто размышляю.

Молодой полицейский, которому очень шла униформа, подошел к Г. М. и посмотрел на него.

— Кто вы, папаша?

— Я старик, — отозвался Г. М., возвращая деньги в карман и выразительно стуча по груди. — И я, похоже, спятил.

— Я имею в виду, вы в некотором роде англичанин?

— Что значит «в некотором роде»? Я англичанин с головы до пят!

— Но вы говорите как американец, — возразил полицейский, словно гоняясь за ускользающим воспоминанием. — Погодите! Знаю — вы говорите как Уинстон Черчилль! Он тоже говорит как американец — я слышал его по радио. Конечно, — неосторожно добавил полицейский, — во многих отношениях он и есть американец.

Лицо Г. М. побагровело.

— Но скажите, папаша, — продолжал полицейский, — почему вы сидите здесь на чемодане? И из-за чего вы спятили?

Г. М. с усилием взял себя в руки. Его голос, сначала напоминавший хриплое ворчанье из погреба, стал спокойным. Он снова выпятил брюхо.

— Я хочу сделать заявление, сынок.

— О'кей, делайте.

— Я хочу заявить, что эта подземка, которую следует называть метро, — самая нелепая из всех, какими я когда-либо пользовался.

Полицейский Алоизиус Джон О'Кейси, родившийся в Бронксе, несмотря на свое добродушие, почувствовал себя уязвленным до глубины души.

— Что не так с этой подземкой? — осведомился он.

— Ох, сынок! — простонал Г.