– Но мне бы не хотелось его обидеть. Он маленький таракан, но какого черта?
– Учтите, Корвин, у вас поставлено на карту очень многое.
– В том-то и дело. Хотя... какая разница!
– Что вы имеете в виду?
– Ведь я же убил ее. Какая в таком случае разница, кто адвокат? Никто меня не спасет. Все и так ясно как дважды два.
Веки Корвина задрожали. Переплетя пальцы рук, он снова сел на койку и сказал:
– Мне приходится сцеплять руки, иначе меня так начнет колотить, что я рассыплюсь на куски, понимаете?
– Вам плохо?
– Ломка – это всегда плохо, а еще хуже, когда нельзя кричать. Стоит мне закричать, как этот сукин сын в соседней камере, тот, что запер своего сына в подвале, велит мне заткнуться. Я его боюсь. Вы его видели? Он, должно быть, весит с центнер. Представляете, этот гад посадил своего сына на цепь в подвале. И не давал ему есть. Что только заставляет людей вытворять такие вещи?
– Не знаю, – вздохнул Карелла. – Вам давали какие-нибудь лекарства?
– Нет, они сказали, что здесь не больница. Как будто я сам не знаю! Я попросил своего адвоката, таракана этого, чтобы меня перевели в клинику для наркоманов в «Буэнависта», а он говорит, что сначала администрация тюрьмы должна произвести тесты, чтобы я у них проходил по делу как наркоман, а это займет еще пару дней. Да через пару дней я уже не буду проходить ни по какому делу, через пару дней я все свои кишки выблюю и загнусь. Кто придумал эти правила? Какой во всем этом смысл? Не понимаю я правил, ей-богу, не понимаю я этих дурацких правил! Я понимаю только одно – наркотики. Без наркотиков я забываю обо всех идиотских правилах! Когда нужно уколоться, все правила катятся к черту! Господи, как же я ненавижу все эти правила!
– Как вы себя чувствуете? Можете отвечать на вопросы?
– Как я себя чувствую? Так, как будто сейчас упаду замертво, вот как я себя чувствую!
– Я могу прийти в другой раз.
– Нет-нет, спрашивайте. Что вас интересует?
– Конкретно меня интересует, как вы ударили ножом Сару Флетчер.
Корвин нервно стиснул руки, облизнул губы и подался вперед, словно борясь с неожиданным приступом тошноты.
– А как по-вашему, что происходит, когда пыряешь человека ножом? Просто... втыкаешь в него нож, вот и все.
– Куда?
– В живот.
– С левой стороны?
– Да, наверное. Я правша, а она стояла лицом ко мне. Наверное, туда я и ударил.
– А потом?
– В каком смысле?
– Что вы делали потом?
– Я... знаете, наверное, надо было вытащить нож. По-моему, я настолько перепугался, ударив ее, что забыл обо всем на свете. Надо было вытащить из нее нож, правда? Я помню, как она от меня попятилась, а потом упала, и нож все еще торчал в ней.
– Она вам что-нибудь говорила?
– Нет, она... у нее на лице было такое жуткое выражение... ужаса... боли и... как будто она не могла понять, зачем я это сделал.
– Где был нож, когда она упала?
– Не понимаю, что вы имеете в виду.
– Нож был у нее в правой стороне тела или в левой?
– Не помню.
– Постарайтесь вспомнить.
– Не знаю. Как раз в тот момент я услышал, как открывается входная дверь, и единственное, что меня интересовало, – как бы поскорее смыться.
– Что она сделала, когда вы ее ударили? Может быть, дернулась? Отпрянула от вас?
– Нет, попятилась прямо назад. Так, как будто не могла поверить в то, что я сделал, и... |