Нет, я не покупаю такие издания, прочитала, когда ждала очереди к зубному врачу. Что ты разбогатела, живешь, как хочешь. Кажется, в Берлине, да? Руфь почувствовала жажду. Страшную жажду.
— Пойду куплю себе чего-нибудь попить.
Когда она вернулась, Турид уже забыла, о чем спрашивала.
— Ты вышла второй раз замуж?
— Нет.
— Как же так? Ведь ты встречаешь столько людей?
— Значит, такая судьба, — сказала Руфь и заставила себя улыбнуться.
— Да, я понимаю, у каждого свое. Жизнь не так проста. Трудностей у всех хватает. Когда у нас с мужем был трудный период, Горм грозился забрать Сири к себе на Север.
— Правда?
— Я не могла на это пойти.
— Почему?
— Дочь должна жить с матерью. Я бы ни минутки не была спокойна. Я бы умерла без нее!
— А Сири тоже умерла бы без тебя? — осторожно спросила Руфь.
— О Господи! Что ты за мать, Руфь? — возмущенно воскликнула Турид.
— Кто знает.
— Прости, пожалуйста, я думала, ты забрала сына к себе, когда уехала, чтобы стать знаменитой, — жалким голосом проговорила Турид, казалось, она вот-вот заплачет.
Руфь положила руку ей на плечо и пробормотала, что теперь это уже не имеет значения.
— Это мое больное место, — прибавила она.
Турид сменила тему разговора и поинтересовалась, каково быть знаменитой.
— Наверное, все, с кем ты встречаешься, восхищаются твоими картинами? Представляю себе, как это приятно!
— Да, — сказал Руфь, не зная, что еще к этому прибавить. Ей вдруг захотелось рассказать Турид об аварии, в которую попал Тур. Но это только подтвердило бы, что она плохая мать, и она промолчала.
— Я тут встретила одну нашу сокурсницу, Берит. Она хотела связаться с тобой, написала тебе письмо. Но ты ей не ответила, и она решила, что ты загордилась. Не беспокойся, я ей прочистила мозги. Сказала, что мне ты тоже не пишешь. Должна же она понять, что у тебя есть другие дела. У тебя так много важных друзей.
— Берит?
— Ну да, помнишь, она всегда очень туго перетягивала талию. На той вечеринке она хотела подцепить Турстейна. Помнишь? И Горма тоже. Мы, девчонки, не очень любили ее. Помнишь? Горм тогда отвез тебя к автобусу, если не ошибаюсь. Ты поддерживаешь отношения с кем-нибудь из нашего училища?
— Нет, не получается. Я не люблю писать письма, — сказала Руфь, пытаясь найти хоть какое-нибудь извинение.
— Ты еще хуже Горма! А вот я, к примеру, не могу жить без старых друзей, — вздохнула Турид.
Руфь не ответила, но, к своему удивлению, спросила:
— Ты часто с ним видишься? С Гормом, я хотела сказать. Ты часто бываешь на Севере?
— Нет, он… Он мне совсем чужой. Я не понимала его тогда, не понимаю и теперь. Но он звонит, когда бывает в Осло и хочет повидать Сири. Он очень сдержанный. Еще более сдержанный, чем был в молодости. Никогда не поймешь, о чем он думает. Что-то в нем есть такое… Ему как будто никто не нужен. Ты меня понимаешь?
— Я его не знаю, — пробормотала Руфь.
— Ты знала его, когда мы учились в педагогическом училище.
— Не знала. Видела пару раз.
— Он немного надменный, но добрый. Между прочим, он покупает картины. Произведения искусства. Правда-правда, мне Сири сказала. Знаешь, я когда-то давно видела в газете одну из твоих картин. Она меня почти испугала. Во всяком случае, никакой радости она мне не доставила.
— Я пишу не для того, чтобы кого-нибудь радовать, — натянуто заметила Руфь.
— А зачем же тогда? — Турид была искренне удивлена. |