Когда же Даша, наконец, увидела море, наступило страшное разочарование. Штормило, явно собирался дождь, вода была свинцовой, волна, накатывая на берег, усыпанный крупной галькой, шипела, словно дикая кошка.

— Что же ты, дочка? Иди в воду! — скомандовала мать.

Подумаешь, дождь собирается! Когда еще на юг? Раз уж приехали — надо взять от жизни все. Ни денечка не пропустить, да что там! Ни минуточки! И Даша послушно шагнула в воду.

Волна тут же сбила с ног. В воде оказались валуны. Даша упала и больно ударилась головой о камень. В глазах защипало. Разбитые коленки саднило. А волна, словно обрадовавшись легкой добыче, схватила ее и потащила на глубину. Даша отчаянно закричала.

— Вот же дуреха! — сказала мать, вытаскивая ее на берег. — На ногах не держишься! Ляг, обсохни.

Как назло, пошел дождь. Да что там! Настоящий ливень! Даша еще никогда не видела столько воды, льющейся с неба! Она была теплой, но стояла стеной. Было трудно идти, да еще место незнакомое, они ведь только-только приехали. И сразу, разумеется, к морю. В общем, они заплутали, долго брели под проливным дождем, карабкались в какую-то гору, потом оказалось, что гора не та. Квартирная хозяйка, увидев их, отчаянно ругалась и отказывалась в таком виде пускать в дом. Мокрые, грязные, голодные, они под проливным дождем снимали одежду и бросали ее прямо на землю. А потом, под насмешливым взглядом старшего сына хозяйки, смуглого накачанного красавца, почти что голые в облепивших тела мокрых купальниках бежали в пристройку, где хозяйка выделила Мироновым «покои».

Когда же наконец выглянуло солнце, Даша чувствовала себя такой несчастной, что снова идти к морю категорически отказалась.

— Вот же дуреха! — повторила мать. — Подумаешь, под дождик попала! Какая ж ты у меня чувствительная!

И они со Светкой засобирались на пляж. Для Даши это было первое огромное разочарование. Поездку на юг заработала она, а плодами ее труда воспользовались мать и сестра. Странно, но они-то ничего не замечали. Ни убогих коек, старых и расшатанных, ни вони из туалета, стоящего на улице, прямо возле их пристройки. То и дело натужно скрипела дверь, и кто-нибудь из многочисленных хозяйкиных жильцов бежал опорожнить кишечник или мочевой пузырь. Все эти звуки отчетливо слышались в хлипкой пристройке.

Народу на пляже и в городе было так много, что даже Москва в подметки не годилась. Когда Даша брела на пляж, ее постоянно задевали сумками, надувными матрасами или просто локтями. Пахло прогорклым подсолнечным маслом, в котором жарились чебуреки, поэтому и без того измученную Дашу постоянно мутило. Она была совсем слабенькой, такой худой, что выпирали ребра и ключицы, под глазами залегли огромные тени, похожие на синяки. Женщины смотрели на нее с жалостью, а парни просто отводили глаза.

— Доходяга какая-то, — услышала однажды Даша за спиной. Обернулась и увидела высокого красивого блондина.

— Никогда таких страшненьких девушек еще не видал, — согласился с ним товарищ, тощий парень в очках.

«А сам-то!» — чуть не сорвалось с языка у Даши, но она застеснялась блондина. Влюбляться ей еще не доводилось, не до того было. Все силы ушли на мечту. И вот она на море! Но что-то не получилась из Даши Мироновой Ассоль.

— Странная ты у меня, доча, — со вздохом сказала вечером мать, сидя с хозяйкой под увитым виноградной лозой навесом и попивая молодое местное вино. — Как и не рада вовсе. А ведь я столько денег на тебя грохнула! Вон у Светки учись, — и она кивнула на младшую дочь, напропалую кокетничающую с хозяйкиным сыном.

«И зачем мне эта медаль? — с тоской подумала Даша.