А по-настоящему, как было хорошо известно и студенту, и Браманте, он назывался парк Савелло — в честь старинной римской улицы Кливо ди Рокко Савелла, что в современном облике тянется вниз, к Тибру. Все та же узкая, мощенная камнем улочка, вырубленная в скале, ныне загаженная мусором — останками давно сгоревшего мотороллера «ламбретта», использованными шприцами и презервативами.

Когда-то на вершине холма располагался гарнизон и манипулы легионеров маршировали вниз по улице, первой мощеной улице Рима, отправляясь на защиту империи или на новые завоевания — как решали их начальники и хозяева. А внизу, под казармами, они вырыли и оставили потомкам некое магическое наследие. Касательно его точной датировки Торкья пребывал в сомнениях. Митраизм пришел в Рим из Персии в первом веке от Рождества Христова и стал очень популярен среди простых солдат. Чуть меньше двух тысяч лет назад легионеры, видимо, и начали тайно копать ход под своими казармами, вырубая там лабиринт с единственной целью: приблизиться к своему богу, а затем с помощью испытаний и церемоний связать всех последователей прочными, неразрывными узами в единый послушный иерархический организм, в котором они будут состоять до самой своей смерти.

Раньше Лудо не понимал этого до конца. Но когда выкрал ключи и с растущим удивлением открыл для себя то, что находилось в лабиринте проходов и пещер, начал наконец осознавать — как теперь могут осознать и остальные. В последней пещере, целом зале, самом святом и священном месте, его ожидало откровение — оскверненное, растоптанное какой-то злобной, варварской, всепобеждающей силой, — от которого он застыл, потеряв способность дышать, шатаясь и с трудом удерживаясь на ногах.

Тут его мысли остановились. Проход был таким низким, что им приходилось сгибаться в три погибели; экспедиционеры толкали один другого, но приближались к нужному месту. Торкья жалел, что не сумел раздобыть карту подземелий — Браманте наверняка начертил такую. Видимо, почти добрались до места. Они уже миновали несколько помещений — туда он свою группу не пустил. Времени на это не было. Нужно сосредоточиться на главном.

И тут, без какого-либо видимого повода, Тони Ла Марка вдруг завизжал. Вопль получился без преувеличения девчачий. Сын мафиози вопил фальцетом, и эти вопли, эхом отражаясь от пола, стен и потолка коридора, метались по подземелью словно каучуковый мяч.

— В чем дело? — рявкнул Торкья, поняв, что Ла Марка сейчас бросится на него.

И осветил этого идиота фонарем с головы до ног. А тот стоял, словно окаменев и прилипнув к грубо отесанной стене, и в ужасе смотрел на собственную правую ладонь, которую только что отнял от камня. Явно во что-то вляпался, во что-то живое. Сантиметров пятнадцати в длину, толщиной с палец и примерно такого же цвета. Под взглядами оно шевельнулось, изогнулось и дернулось, оторвав гладкое тело от ладони, словно испытывало отвращение от контакта, ничуть не меньшее, чем Ла Марка.

Дино посветил фонарем и пригляделся.

— Плоский червь, — объявил он. — Их тут полно. Хотя, — Абати нагнулся ниже, — я никогда ничего подобного не видел.

— Ну так пользуйся случаем, — буркнул Тони, рывком сбросил червя на пол и принялся размазывать кедом по камню, пока тот не превратился в мокрое пятно.

— Ой, Боже мой! — саркастически воскликнул диггер, когда Ла Марка покончил с этим. — Ты ж червячка раздавил! Какой ужас!

— К черту все это! — заорал взбешенный студент. — С меня довольно! Все, я пошел назад.

— Даже для такого остолопа, как ты, — холодно заметил Абати, — уход представляется чрезвычайно глупым решением, особенно в данных обстоятельствах.