— Но она же ошиблась, Артуро, — заметила Эмили. — В конечном итоге она здорово просчиталась. Алессио не сделал того, что она требовала.

— Это так. Тем не менее вот что я вам скажу. Я был хорошим полицейским в течение многих лет, а вот несчастным, неудачливым комиссаром — только раз. Примите во внимание все детали дела. Джудит Тернхаус не просто хотела, чтобы Алессио застрелил отца. Она хотела, чтобы Джорджио понял три вещи, до того как он умрет: его сын жив, именно он принесет ему смерть, это она украла у него сына — и как ребенка, и как мужчину. Может быть, она обращалась с ним точно так же, как обращался с ней Джорджио. Нужно ли продолжать?

— Однако… — Эмили хотела возразить, но обнаружила, что не находит нужных слов.

— Мы называем это безумием, потому что боимся посмотреть прямо, выяснить, что это такое на самом деле. А это извращение, чудовищное искажение естественных чувств, которое все мы обычно стараемся и надеемся в себе подавить. Ненависть и мстительность. Из-за того, что она потеряла, из-за того, что была отвергнута, Джудит превратилась в одержимую навязчивой идеей, зациклилась только на своей одержимости. Но безумицей Тернхаус не была. Нам не следует так считать для собственного успокоения.

Артуро посмотрел на висевшие на стене часы. Стрелки показывали половину десятого.

— Ваш молодой человек очень скоро навестит вас. Я бы привез вам цветы, но мне не хочется перебегать ему дорогу. Он еще, чего доброго, вообразит, будто в чем-то виноват. Станет, например, терзаться, что покинул вас в тот момент, когда вы больше всего в нем нуждались.

— Но это же не так. Я так и не сказала Нику, что со мной произошло. Не хотелось его отвлекать. Да он все равно ничем не сумел бы помочь. А вот в Риме он мог сделать многое — и сделал.

Артуро этот ответ пришелся по душе.

— Вот что, послушайте-ка старика. Все мы люди. Так уж созданы, что думаем и рассудком, и сердцем. И если перестаешь обращать внимание на сердце, рассудок тоже может подвести. И наоборот. Поговорите с Ником откровенно. Выслушайте, что скажет. Сделайте так, чтобы и он вас внимательно выслушал. Именно в подобные моменты семья может пойти вразнос — я это по собственному опыту знаю. Все трещины в отношениях, сомнения, чувство вины, невысказанные страхи… все это незаметно просачивается в нашу жизнь, чтобы когда-нибудь вылезти на поверхность. Это как старая рана, про которую думаешь, что она давно зажила и не стоит о ней даже вспоминать. Будьте настороже, вы оба. Если позволить подобным процессам начаться, их потом будет трудно остановить, а через некоторое время… даже, наверное, невозможно. Рафаэла и Фальконе, видимо, тоже мучаются подобными мыслями. Она, знаете ли, твердо намерена увидеться с ним. А Лео, по всей вероятности, очень неловко себя чувствует в связи с тем телефонным звонком.

— Ну конечно, хочет видеть! Она же его любит!

— Ну, любовь — это еще не все, — проворчал Мессина. — Джорджио тоже любил своего Алессио. Но это не сделало его хорошим отцом. Без дополнительных усилий, без труда, заботы, внимания одной только любви недостаточно. Так что насчет Лео и этой бедняжки я даже не знаю…

В глазах у Артуро стояло выражение упрека, которое Дикон уже научилась узнавать.

— Вам нужно позвонить сыну.

Старик издал сухой короткий смешок.

— Нужно. Может, он даже вспомнит, из-за чего мы все это время пребываем в состоянии войны. Я вот так этого и не понял. К тому же, — Мессина поднял толстый, как обрубок, палец, — он теперь вполне может разделить мою участь — его выкинут на улицу. Вот тогда и поговорим — за хорошим столом с вином, за его счет, естественно.