ГЛАВА 25

Теплый июньский день в странном месте на полпути между миром живых и миром мертвых. Джорджио Браманте, согнувшись, стоит на коленях перед дверью дворца мальтийских рыцарей, прижав глаза к замочной скважине, и смотрит на огромный купол работы Микеланджело, светлый, величественный, словно плывущий в утреннем тумане. Вечный призрак, он всегда там, просто иногда его не видно.

Набирает полную грудь воздуха. Это трудно, больно.

— Ну, ты его видишь? — Голос доносится отовсюду: сверху, снизу, изнутри. Голос знакомый, больше не затерянный в темных закоулках разбитых, горьких воспоминаний. Голос, несущий тепло, близость, успокоение.

— Ты — Алессио? — Браманте не узнает собственный хриплый и запинающийся голос.

— Да.

Изгой кашляет. В горле поднимается теплая соленая волна. Чья-то рука, сильная, но нежная, сжимает ладонь. Джорджио почти ничего не видит, с трудом различает лишь тени, туманные тени в реальном мире.

— Я был плохим отцом, — судорожно выдыхает он. Голос прерывается, Браманте-старший пытается оглянуться назад, разглядеть нечто позади облака мрака, растекающегося, как чернильная лужа, в пыльном, насыщенном миазмами воздухе.

Впереди, сквозь туман плывет какой-то силуэт, постепенно приобретая знакомые очертания. Все еще не получается толком его рассмотреть. И нет никакой боли, вообще почти ничего нет, разве что радость и спокойствие, что дает рука молодого человека.

— Ты действительно Алессио?

— Я же сказал тебе. Разве ты сам не видишь?

— Да! — Джорджио Браманте не до конца уверен, произносит ли эти слова вслух или про себя. — Да, я вижу. Вижу. Вижу…

А из мрака там, за рекой, из-за деревьев выплывает призрак. Увеличивается в размерах, белый, величественный, манящий к себе, наполняющий душу радостью и ужасом. Мираж стремительно заполняет все пространство, которое еще может видеть угасающий взор.

ЭПИЛОГ

Она лежит в ярко освещенной белой больничной палате в Орвьето, ощущая постоянную боль глубоко в боку, странное, ноющее ощущение того, что она чего-то лишилась. Прошло уже некоторое время, как Эмили пришла в себя после операции. Каждые пятнадцать минут в палату заходит медсестра — проверить состояние, измерить кровяное давление, поставить термометр. Когда бьет четыре — это подтверждает гулкий звон часов кафедрального собора, — доктор Анна, Дикон теперь зовет ее только по имени, входит в палату, одна, закрывает за собой дверь, подходит к окну, чтобы прогнать ребятишек, резвящихся на улице. Там их целая команда — играют в футбол и радостно вопят, гоняя мяч от стены к стене. Так всегда играют дети, поколение за поколением, и так всегда будут играть.

Сейчас Анна выглядела моложе. Вероятно, успешно проведенная операция помогла ей сбросить с плеч груз ответственности.

Доктор и пациентка пустились в разговор, какой обычно возникает после операции. Эмили совсем неплохо себя чувствовала, но почему-то испытывала чувство вины. Такое ощущение, будто внутри пряталось что-то дурное, а теперь его удалили, вырезали. То, что при другом стечении обстоятельств могло превратиться в ребенка, которого они с Ником так хотели. И теперь ей будет очень трудно избавиться от противопоставления этих двух вероятностей.

Потом пошли детали и подробности. Дикон едва слушала, когда Анна перед операцией описывала ей всевозможные последствия. Теперь уже не было необходимости от всего этого отгораживаться. Сделали операцию под названием «сальпингэктомия». Удалили одну из фаллопиевых труб, эндоскопическим методом. Другая фаллопиева труба осталась в целости. Теперь шансы успешно забеременеть в будущем снизились примерно до сорока процентов.