Может, поэтому я так и не женился. Просто не хотелось никого будить своими воплями, скажем, в два-три часа ночи. Хотя у меня было несколько женщин, но ни с кем я не провел вместе ни единой ночи. До мозга костей мною владел страх, и посвятить в него кого-нибудь было просто немыслимо.

И вот прошло сорок с лишним лет, как я не бывал на родине, не приближался к злосчастному побережью. И не только к нему: за все эти годы я ни разу не бывал на море, боялся, что на побережье меня постигнет участь, столько раз снившаяся в кошмарах. И если раньше я любил плавание, то с тех пор перестал ходить даже в бассейн. Я сторонился рек и озер, избегал судов и лодок. Ни разу не летал на самолетах за границу. И все же так и не смог избавиться от своей химеры - смерти утопленника. Вот такое мрачное предчувствие удерживало мое сознание, будто К. - своими холодными руками из сна.

Впервые с тех пор, как пропал К., я ступил на тот берег прошлой весной. Годом раньше умер от рака отец. Брат, чтобы поделить наследство, продал наш дом, а когда разбирал имущество, обнаружил коробку моих детских вещей и отправил мне их почтой. Среди груды бесполезного хлама я случайно обнаружил несколько картинок, подаренных мне К.: родители, по-видимому, сохранили их на память. От страха у меня невольно перехватило в горле. Показалось, что с картинки передо мной предстал дух самого К. Решив избавиться от них как можно скорее, я завернул картины обратно в тонкую бумагу и положил в коробку. Но выбросить их почему-то не решился. А еще через несколько дней, после долгих сомнений я, собравшись с духом, развернул и взял в руки акварели К.

Почти на всех рисунках были знакомые мне пейзажи: море и побережье, роща и городок, написанные в свойственной К. манере. На удивление картины не поблекли - они производили такое же впечатление, что и раньше. И чем больше я, сам того не желая, всматривался в них, тем сильнее меня одолевали милые сердцу воспоминания. Рисунки выглядели намного искусней, чем их образ в моей памяти. Глядя на них, я почувствовал, какое сердце билось в груди малолетнего К., и понял, какими глазами он смотрел на мир. Рассматривая картины, я сцена за сценой отчетливо вспоминал, что мы делали, где бывали вместе с К. Ведь то были и мои детские глаза, безоблачные и живые, которыми я в то время смотрел на мир.

Теперь, возвращаясь с работы домой, я усаживался за стол и брал в руки картины К. Я мог рассматривать их до бесконечности. Ведь на них были прекрасные пейзажи моей детской поры, надолго вычеркнутые из памяти. Когда я глядел на картинки, казалось, что-то тихо пробирается ко мне внутрь.

И вот примерно через неделю меня как озарило: что если я все это время глубоко заблуждался? Тогда, лежа на гребне волны, К. не мог меня презирать и ненавидеть и совсем не собирался тянуть за собой в пучину. Просто мне почему-то показалось, что он ухмыляется. Хотя в тот момент К. был уже без сознания - или же, улыбнувшись мне, прощался навеки. А принятое за ненависть выражение лица было не чем иным, как бликом овладевшего мною страха... Чем больше я вглядывался в старые акварели К., тем сильнее становилась эта убежденность. Ведь, как ни посмотри, в картинах К. ничего, кроме невинной и мирной души, обнаружить я не мог.

Затем я долго сидел неподвижно. Зашло солнце, комнату неторопливо окутала пелена сумерек, но вскоре она уступила место глубокой тишине ночи.